I was an Angel, living in the Garden of Evil
Часть втораяМожно сказать, им повезло. Время терпело, а потому Эмма еще раз обошла весь подвал, внимательно осматривая каждый угол, а также на совесть заваренный люк и укрепленные металлические двери. Она прищурилась, заметив ароматические подвески, прикрепленные к решетке у основания вентиляционной трубы. Попытка перебить запах пребывания или оживить холодную пустоту подвала? До нелепости яркие цвета, не вяжущиеся с увядающим городом. От одного их вида веяло отчаяньем. Оно и порождало отчаянье. Все раздраженное существо Эммы жаждало сорвать их, затолкать на дно рюкзака, но сделать этого она так и не решилась. Кто знает, вдруг эта уловка работала.
- Здесь кто-то был, - в пустоту сказала Свон. Сказала она больше для себя, чем для Миллз, которая сидела в дальнем от двери углу с самого первого момента. Неприятно было держать ее за спиной, особенно зная подлую натуру мэра. Но им придется всю ночь провести здесь. Оставалось только быть начеку.
Машины, автомобильная мастерская. Почему-то подвески ассоциировались у нее с тем уставшим темноволосым мужчиной. В ее представлении ему хватило бы смекалки и знаний, чтобы превратить подвал в надежное убежище.
- Может Майкл, - вслух продолжила размышлять Эмма. Ей стоило больших усилий, чтобы не добавить: эй, Миллз, возможно, мы будем обязаны жизнью тому механику, чьих детей ты с такой радостью отправляла в детский дом. Но она сдержалась, хотя и чувствовала необходимость прокричать ей это прямо в лицо. Как и многие другое. Но не сейчас и не здесь. Потом, в который раз утешала она себя, когда-нибудь. Лишь бы не в другой жизни.
Блондинка зачем-то обернулась, словно на секунду поверила, что Миллз решит поддержать ее монолог. Карие глаза безразлично скользнули по осунувшемуся лицу. Они на секунду застыли, фокусируясь на разноцветных подвесках, мерно покачивающихся из стороны в сторону от дыхания Эммы. Взгляд ее затуманился, словно она выпала из реальности. Понять, о чем женщина думала в тот момент, было невозможно.
Да шериф не сильно-то и пыталась. Вместо этого она вновь направилась к выходу, в нервном порыве в сотый раз проверить надежность засовов.
Эмма провела пальцем по свежим сварочным швам. Кто бы здесь не прятался до них, - Майкл или кто-то другой, - он неплохо потрудился, превращая подвал в убежище. Помимо дополнительной двери, закрывающий проход между узким коридором и самим помещением, здесь нашелся регулируемый выключатель света. Как энергия сохранилась после наступления хаоса, Свон не имела ни малейшего понятия. С другой стороны, с начала всех ужасающих событий прошла пара недель, вряд ли бы город пришел в окончательный упадок. Неизвестный выживший сумел наладить бесперебойную подачу электричества в это здание, либо подвел электросеть к автономному источнику. В любом случае, о пребывании человека здесь напоминали лишь ароматические подвески, а значит этот мистер Х, как мысленно обозначила его Эмма, покинул свое убежище. Вероятно, даже без спешки, не оставляя ни запасов, ни следов. Значит, не надеялся на скорое возвращение. Это к лучшему. Не хватало еще на пороге ночи получить подарок в виде ломящегося в двери хозяина, чей дом беспардонно оккупировали.
В который раз подергав дверь и убедившись, что все закреплено должным образом, Свон отошла к противоположной стене и опустилась на пол. Теперь она сидела практически напротив Миллз, которая с неприязнью взглянула на нее. Носками пыльных кроссовок она едва не касалась вытянутых ног женщины.
Покопавшись в рюкзаке, блондинка извлекла пачку печенья и две бутылки воды. Одну она тут же бросила брюнетке, которая поймала бутылку с непроницаемым лицом, не отражавшим ни благодарности, ни чего-либо еще. От предложенного из вежливости печенья она молча отказалась, просто покачав головой. Зато следила цепким взглядом, как поглощает свой скромный ужин ее соседка. Аппетита это не прибавляло, но Свон упорно глотала вставшее поперек горла печенье, обильно заливая все водой.
- Что с вашим лицом? – наконец хрипло спросила Миллз, даже не потрудившись сымитировать заинтересованность или беспокойство. Она неосознанно крутила крышку бутылки, то закручивая, то раскручивая ее.
Эмма машинально дотронулась до засохшей крови, до сих пор покрывавшей ее бровь и щеку.
- Царапина, – сдержанно ответила она, хотя Миллз в этом не нуждалась. Впрочем, Эмме не удалось остановить себя от встречного вопроса. - А вам-то какое дело?
- Мне неприятно на вас смотреть, - тут же последовал сухой ответ, на что Свон могла лишь удивленно поднять брови. Разумеется, ее перепачканное кровью лицо было самым ужасающим зрелищем в новой реалии.
Молчание. Некоторое время она просто наблюдала за женщиной напротив. Та больше не обращала на шерифа никакого внимания и просто осушала бутылку. Ее горло при каждом глотке судорожно дергалось. Свободной рукой Миллз расстегнула несколько верхних пуговиц просторной хлопковой рубашки – в подвале было прохладно, но видимо сказывалось время, проведенное в нагревшейся под солнцем машине. Эмма устало потерла сухие глаза и бросила взгляд на наручные часы, которые в ближайшие минуты оповестят ее о наступлении темноты. Мужские, с потертым металлическим ремешком, часы были ей велики и свободно болтались на запястье. Однако их прежнему владельцу они точно не нужны.
Так, подумала Эмма, чувствуя тошнотворный прилив нежелательных воспоминаний, надо чем-то отвлечься. Она лихорадочно перебирала в голове темы для возможного разговора. Нет, ей не доставляли удовольствия пререкания с Миллз – а по-другому у них просто не получалось общаться, - но тишина угнетала. Однако им предстоит пережить последующие часы в напряженном ожидании и тьме, в которой и вздохнуть лишний раз страшно. Так что разговор был лучшим вариантом провести оставшиеся свободные минуты.
Первой не выдержала брюнетка. Все с тем же недовольным и брезгливым видом, она сказала:
- Надеюсь, вам не нужно объяснять, что не стоит воспринимать мои случайные вопросы как знак беспокойства с моей стороны. Это всего лишь вопрос безопасности.
- И в мыслях не было оскорбить вас таким нелепым предположением, - на автомате парировала Эмма. Женщина поморщилась, но вполне возможно не от ее слов. Ибо в следующую секунду она опять закрыла глаза и сделала глубокий вздох.
- Хочу внести ясность, чтобы у вас не появилось никак ложных впечатлений: вы оказались в моей машине только потому, что были мне нужны, - ровным голосом произнесла Миллз, так и не открыв глаза. Она начала неспешно потирать виски.
Эмма нахмурилась в ответ на ее слова. Этот неприятный разговор откладывался слишком долго. Беда в том, что при любом его исходе в нынешней ситуации возможности хорошенько врезать мэру у Свон просто не было.
- Значит, если бы вы не придумали мне применения, то просто захлопнули бы передо мной дверь и умчались прочь тем вечером?
Миллз никак не отреагировала, но уголки губ ее дрогнули, словно на лице вот-вот должна была появиться гаденькая ухмылочка, столь типичная для нее. Это был лучший ответ на вопрос.
- А как же Генри? Как бы вы стали объяснять ему такое поведение?
Генри. У Эммы все заныло внутри. Ей придется прожить эту ночь здесь, в подвале, прямо в эпицентре кошмара, но для ее сына это время будет столь же мучительным и тревожным. Да, они всегда предполагали ситуацию, по которой возвращение в лагерь будет опасным или невозможным, но никогда не обсуждали это с Генри, стараясь дать ему жизнь настолько нормальную, насколько это вообще было возможным. Страшно представить, что сейчас переживает ее мальчик, так и не дождавшийся возвращения обеих мам. Он в безопасности, утешала себя Эмма. Рядом с ним Дэвид, достойно справляющийся с ситуацией, да и Руби сумеет найти нужные слова, чтобы успокоить ребенка.
Усилием воли она заставила себя вслушаться в то, что говорила ей Миллз.
- Я спасала ему жизнь, и такого объяснения, как вы уже поняли, более чем достаточно, чтобы оправдать в его глазах любое мое поведение.
А еще надо было заставить себя отвечать.
- Значит, распределили каждому роль заранее? За те две минуты, что поднимались наверх?
- У меня в запасе было время, которое я затратила на поездку от моего дома к квартире вашей – надеюсь, упокоившейся с миром – подруги.
От упоминания о Мэри Маргарет у Эммы что-то оборвалось внутри, пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Она старательно избегала этой темы даже в мыслях, а слышать имя школьной учительницы из уст невзлюбившей ее женщины было, по меньшей мере, невыносимо. «Надеюсь… с миром», дьявол, Миллз, да оставь ты хоть сейчас свое лицемерие! Словно ей не плевать. Да она могла только порадоваться, - еще бы, наконец-то изжила несчастную девушку со света. С этой суки станется.
Оставалось только сжать зубы и размеренно дышать, удерживая себя от нестерпимого желания сбить костяшки о бетонную стену. Или о чью-нибудь скулу. И плевать, что она обязана Миллз жизнью, сейчас это благородство можно было запихнуть куда подальше.
- Хорошо, я и Генри в ваш план вписывались. А что же Дэвид? Он оказался там по чистой случайности. Вам не хватает Грэма? – с трудом произнесла Эмма, едва не поперхнувшись этим именем.
Вот теперь пресловутая улыбка явственно играла на полных губах. На мгновение у девушки промелькнула практически безумная мысль, что она хотела, чтобы Эмма увидела их с Дэвидом в тот день.
Блондинка даже потрясла головой, отметая это нелепое предположение.
Как бы то ни было, мадам мэр не выказала ни единого признака беспокойства или дискомфорта от факта осведомленности шерифа. Более того, казалось, что ее это даже в некотором смысле забавляло.
- Полно, мисс Свон, не время вспоминать мертвых. – При этих словах Эмма едва ли зубами не заскрипела. - Моя личная жизнь вам не дает покоя, но я не стану отвечать на ваш вопрос. Скажу лишь, что я знала, что могу с него взять – и только поэтому он получил доступ в мою машину.
С таким же успехом она могла просто утвердительно кивнуть.
Это было настолько расчетливо, настолько приземлено, что Эмму непроизвольно передернуло. Миллз говорила равнодушно, словно рассказывала о своих принципах в выборе мяса для отбивных, а не человека, кому спасла жизнь ради собственных интересов. Впрочем, тема моральности для них была закрытой. Нет смысла. В конце концов, она вполне могла сейчас лгать, хотя причин для этого Эмма не видела.
Честно говоря, продолжать разговор с таким отношением уже не было никакого желания.
- Ладно, допустим, - нехотя сказала Эмма, - А что же Руби? – Она не придумала ничего лучше, чем разглядывать бледное лицо женщины напротив, словно пыталась увидеть то, чего там быть не могло – эмоции.
- Мисс Лукас? – брюнетка слегка наклонила голову, но глаз не открыла. - Да, ее появление стало для меня неожиданностью. Но, видите ли, и от нее есть толк, а иначе ее бы давно с нами не было.
Эмма не стала уточнять, как Миллз собиралась избавиться от непонравившегося ей гостя. Ей хватило сказанного ранее.
- Но вы ведь заметили, у нее необычайно сильно развиты инстинкты. Я бы сказала, как у зверя, - мимоходом обронила мэр, и на какую-то секунду эта фраза завладела вниманием Эммы. Руби и в самом деле обладала нечеловеческим чутьем.
Они нашли девушку через пару дней после того, как мадам мэр неожиданно появилась на пороге квартиры в тот самый вечер, когда умер Бут. Это случилось в их первую вылазку в покинутый город, когда отсиживаться в загородном доме перестало быть возможным по многим причинам, главная из которых – продовольствие и чистая вода. Тогда они не знали наверняка о боязни инфицированных к солнечному свету - это было всего лишь предположением Миллз. Оно подтвердились почти сразу же. Эти воспоминания не раз выбивали из Эммы дыхание во сне. Покрытое тонким слоем слизи тело, застывшее на диване; Дэвид, твердой рукой удерживающий пистолет. Вот она осторожно подходит к окну и открывает жалюзи, скармливая Арчи достаточную порцию калорий дневного солнца, чтобы его тело истлело за секунды. С усохшего запястья слетели тяжелые часы, с глухим стуком ударяясь о пол.
Небольшая городская закусочная находилась прямо напротив офиса бывшего психотерапевта, ее огромные витрины в сложившихся обстоятельствах выглядели привлекательней, чем глухие стены закрытого здания супермаркета. Все было перевернуто вверх дном, осколки выбитого стекла устилали пол внутри кафе и тротуар снаружи. В самом кафе никого не оказалось. Они с Дэвидом быстро и слаженно работали, загружая известный мерседес сохранившимися продуктами и объемными бутылками с водой. Говорили мало, особенно после случая с Арчи, и только по делу. В один из таких вынужденных разговоров их прервал слабый голос, доносившейся из темной подсобки. Эмма ни за что бы не отважилась туда пойти, если бы не узнала голос Руби. После того, как они сумели вскрыть дверь в обесточенную холодильную камеру, выяснилось, что туда сопротивляющуюся внучку упрятала бабушка, как только начался хаос. Вероятно, сама Грэнни не совсем разобралась в происходящем и закрыла камеру с намерением в ближайшее время вернуться. Не вернулась.
Как они поняли из сбивчивого рассказа ослабевшей девушки, тем вечером со стороны зала раздался шум, как будто кто-то вознамерился полностью разнести заведение: за звоном бьющегося стекла слышались отчаянные крики людей, переходящие в пронзительные вопли. Эмме тогда пришлось ухватиться за руку Дэвида, чтобы устоять на ногах. Она слишком хорошо понимала, что несчастным заживо рвали глотки. Но не это испугало ее больше всего: во всей закусочной не было ни тела, ни его частей, но что хуже всего – она не заметила там ни капли крови.
Примерно тогда же отключилось электричество. Дальше все слилось для несчастной Руби в один нескончаемый кошмар. Последующие два дня она просидела в темной закрытой комнате, имея лишь смутное представление о времени. Несколько раз она слышала странные шорохи со стороны зала, но каждый раз зажимала себе рот и задерживала дыхание, боясь, что ее обнаружат. Голос решила подать только оттого, что каким-то невообразимым образом разобрала внятную человеческую речь. Это в любом случае был для нее единственный шанс. Ей удалось продержаться только потому, что она пила воду, образующуюся от подтаивающих упаковок с замороженной лазаньей. Сама лазанья к тому времени уже начала тухнуть.
Эмма запомнила лицо Миллз в момент, когда они вернулись домой вместе с бывшей официанткой. На нем, само собой, читалось подозрение, но никак не презрение. Дело даже не в том, что Руби могла пригодится расчетливой мадам мэр – она просто хорошо относилась к девушке. Насколько это было для нее возможным.
Сейчас же Эмма отстраненно наблюдала за тем, как брюнетка торопливо расстегивает едва гнущимися пальцами оставшиеся пуговицы. Под рубашкой обнаружилась майка, подобно той, в которой обычно ходила сама Свон. Это еще больше убеждало в ненормальности происходящего. В каких других обстоятельствах консервативная мадам мэр позволила бы себе облачиться в такую легкомысленную одежду?
Быстрый взгляд на часы. Пара минут, и придется притушить свет до минимума.
Этот город действительно был проклят. Как и утверждал Генри, все они – заложники времени. Вот только вряд ли во всем виновата Миллз. Или Злая Королева, как обычно называл ее мальчик. Когда-то называл. Потому что теперь она в его глазах была настоящим спасителем.
В любом случае, чтобы Эмма не приписывала этой неприятной женщине, обвинить ее в начале апокалипсиса при всем желании не получалось: у брюнетки было просто железное алиби.
Закинув печенье обратно в рюкзак, Эмма достала медицинские карты, ради которых они сегодня отправились в больницу. Словно это могло помочь им понять, что за пандемия охватила человечество на этот раз. Сама Свон на многое не рассчитывала – она ни черта не смыслила в медицине, но надежда – очень сильная мотивация. Пролистала пару страниц: тахикардия, гипертензия, другие непонятные ей слова. Сейчас старый добрый google пришелся бы как нельзя кстати, но он умер вместе с благами цивилизации. Надо будет попытаться найти медицинский словарь.
Во время по большей части бесполезного чтения, Эмма перебирала в голове все, что она слышала от… все, что она слышала по поводу больных. Высокая температура, бред, неожиданное улучшение, хороший аппетит и смерть. Но последнее – если очень повезет.
Чтение прервал писк часов, отмеривших нужное время. Эмма вздохнула, аккуратно положила папки обратно в рюкзак, поднялась на ноги, направляясь к выключателю. Она кинула взгляд на Миллз – та откинула голову назад, на шершавую стену, глаза закрыты, – можно было подумать, что она спит. Только учащенно вздымается грудь, а ко лбу прилипли влажные пряди темных волос. Ей явно было жарко. И, вероятно, больно, если судить по напряженным лицевым мышцам. Пустая бутылка с водой была аккуратно поставлена рядом.
Эмма непроизвольно коснулась пистолета, надежно упрятанного в кобуру. Не стоит думать о худшем. Она провернула переключатель до упора, оставляя в подвале легким полумрак, в котором трудно было еще хоть что-то разглядеть.
Вернувшись на свое место, она некоторое время сверлила взглядом женщину напротив, чьи очертания едва разбирала. Успела пожалеть, что оставила лом валяться возле входной двери. Не найдя ничего лучше, вытащила пистолет, сняла его с предохранителя и положила рядом с собой.
Спать на холодном полу не хотелось, но вариантов было немного. И хотя в их ситуации лучше было держаться вместе в самом прямом значении слова, Свон скорее отгрызет себе пару пальцев, чем предложит Миллз заснуть в дальнем углу подвала с ней в обнимку.
Поэтому в качестве компромисса, Эмма подложила под голову рюкзак и решилась, наконец, закрыть глаза. Она думала об этих четырнадцати днях, сумасшедших, наполненных страхом и стойким запахом смерти. Особенно ужасными были первые два.
Неизвестность сводила с ума. Время размывалось за севшей батареей телефонов. Они почти не двигались, застыв в темноте, и просто ждали, как ими распорядится судьба. Проблемы с продовольствием начались только к концу второго дня – до этого они успешно держались на пакетах с овощами, хлебцами и соком с заднего сидения мерседеса. Еще действующий мэр Миллз тем вечером заехала в супермаркет после работы, чтобы докупить продукты на ужин и завтрак. В погребе обнаружилось несколько бутылок с вином. Ситуация вполне располагала к его безостановочному распитию, останавливало присутствие Генри и отсутствие нормального санузла. Об этой части жизни на два метра ниже уровня земли Эмма предпочитала не вспоминать. Как и о многих других.
Впереди их ждет все та же неизвестность. Каковы шансы на спасение, чудесное избавление от этой дьявольской проказы, разъедающей человечество? Иногда кажется, что лучше было умереть. И легче. На самом деле худшим из существующих вариантов Свон считала даже не мутацию в вечно голодную тварь, а наличие иммунитета, как у нее и Генри, и вероятно, всех остальных выживших, включая неизвестного мистера Х. Потому что в этом разгорающемся Аду обычным людям делать нечего.
***
Она впервые увидела их тем вечером.
Миллз уверенно вела мерседес сквозь безлюдные кварталы с припаркованными по краям пустующими автомобилями. В салоне было столь же тихо, как и на улице. Генри продолжал дуться на заднем сидении, время от времени шмыгая носом; сидящий рядом с ним Дэвид пространно уставился в окно. Эмма переводила взгляд с дороги на крепко сжимающую руль Регину и обратно. Она ничего не спрашивала, потому что не надеялась на ответ; сама Миллз ничего и не говорила. Сейчас им не помешало бы включить радио – музыка отлично снимает напряжение. Но существует негласное правило об установке своих порядков в чужой машине. Нарушать его Свон желанием не горела.
Похоже, они направлялись куда-то в лес, в противоположной от въезда в город стороне. Ей не приходилось там бывать, но хотелось верить, что Миллз не вывезет их в чистое поле. Только не с Генри.
Ехали по окраинам, старательно избегая центра, где тем вечером развернулось настоящее месиво. Потом Эмме казалось, что она слышала отдаленные крики со стороны примыкающих боковых улиц, ведущих туда, в самое сердца ада, где располагалась городская больница. Тогда же голова ее была забита тревожными мыслями, поставившими крепкий заслон от реальности.
Он появился буквально из неоткуда. Просто вырос посреди дороги, прямо в конце улицы, нисколько не беспокоясь, что на скорости шестьдесят миль в час на него несется тяжелый автомобиль.
- Миллз, притормози, - негромко сказала Эмма, когда фигура только показалась на пустой дороге.
Но женщина словно ее не слышала.
- Эй, ты же его собьешь! - занервничала Свон, наблюдая как неизбежно сокращается расстояние между машиной и застывшим на улице человеком. Но что самое страшное, Регина даже не пыталась увести мерседес в сторону.
- Мам? – раздался неуверенный голос Генри с заднего сиденья.
Не отрывая взгляда от дороги, брюнетка напряженно сказала:
- Дэвид, закрой Генри глаза. А вы, мисс Свон, держитесь покрепче.
- Мам, что ты делаешь? – испугано произнес мальчик, пытаясь оттолкнуть от себя руки Дэвида.
- Да какого черта, Миллз!? - Эмма потянулась было к рулю, намериваясь вывернуть его, но получила сильный шлепок по руке.
- Сидите на месте, шериф! – с долей угрозы приказала Регина. Ей не нужно было даже иметь пистолет, чтобы подчинять себе людей.
- Мам!
Но лицо Миллз не дрогнуло, пусть в голосе сына и слышались слезы. Она едва заметно дернула головой, словно через силу пыталась заставить себя не обращать на это внимание. Как если бы боялась, что дав слабину лишь на мгновение, не сможет совершить задуманное.
- Вы же сейчас человека убьете! – пыталась урезонить ее Свон. Она кинула быстрый взгляд на дорогу. Столкновение было неизбежным, поскольку незнакомец, казалось, даже не пытался спасти свою жизнь. Более того, он отчего-то стал двигаться им навстречу.
Самоубийца, пронеслось в голове у Эммы. Даже если это его сознательный выбор, совсем не хочется исполнять прихоть ненормального свести счеты с жизнью. Особенно на глазах Генри.
Сегодня все что ли с ума посходили?
- Это не человек, - одними губами произнесла Регина, чтобы это услышала только Эмма. На ее онемевшем лице застыло странное выражение.
Перед самым столкновением она вдавила педаль газа в пол.
В тот момент Свон инстинктивно сжалась, словно удар должен был прийтись прямо на нее. Но не смогла закрыть глаз, потому что за миг до этого свет фар выявил ненормального. Эмма видела нечто подобное только на фото в какой-то газете, в статье, посвященной жертвам военных лагерей. Казалось, что его иссушили, как рыбку на солнце, – уж слишком четким был рельеф тела, на котором можно было разглядеть все мышцы. Одежда на несколько размеров больше, свободно болтается. Но страшнее всего было лицо: впавшие глазницы с пустыми, блеклыми глазами, полупрозрачная бледная кожа испещрена синеватыми венами, словно он страдал от анемии. Или прошел курс химиотерапии, судя по отсутствию бровей и волос.
За мгновение до удара его рот открылся, высвобождая страшный, почти нечеловеческий рев, перекрывший шум мотора. Машину тряхнуло, внутренности по ощущениям Эммы подскочили и перемешались. При такой скорости, тело приземлилось сразу за мерседесом, успев помять только бампер. Лобовое стекло к счастью не пострадало.
Только секунду спустя задним умом Свон поняла, что ее больше всего испугало во внешности неизвестного мужчины: при крике его нижняя челюсть была опушена практически до основания шеи, являя миру огромный ротовой провал с рядом редких, заостренных зубов. Пусть она не сильно разбиралась в биологии, но с уверенностью сказать могла одно – ни одному человеку не под силу настолько широко раскрыть рот, словно нижняя челюсть никак не крепилась к верхней, опускаясь на неправдоподобно растянутых мышцах. Также она была абсолютно уверена, что человек не способен нормально ходить после такого столкновения с машиной.
Поэтому Эмма с ужасом наблюдала, как эта тварь некоторое время плелась за уносящимся вдаль автомобилем, когда по всем законам черт его знает чего, должна была валяться на дороге с перелом обеих ног.
Ее пробил холодный пот, лоб покрылся испариной. Страх заползал за шиворот, растекался по взмокшей спине, как жидкий белок от разбитого о голову свежего яйца. Она лишилась слуха, способности осязать и обонять; страх милосердно оставил ей только зрение. Она все смотрела и смотрела в заднее стекло на уже опустевшую дорогу в сгущающейся темноте вечера. Это все сон, пыталась убедить себя Эмма, непроизвольно кусая губы. И эта машина, и хнычущий Генри, которого пытался успокоить не менее растерянный Дэвид. Даже внешне спокойная Миллз – ненастоящая. И, разумеется, обезумевшее существо.
Этих созданий они называли тварями, обратившимися, инфицированными. Эмма даже предлагала вариант с вампирами из-за сильно выдающихся резцов и непереносимости солнца. Но Миллз тогда с неодобрением на нее посмотрела, и больше это слово не использовали. Наверно, бывшая мэр имела неудовольствие ознакомиться с современной литературой.
Для себя Свон звала их троглодитами – из-за неуемного голода.
А тогда ей было плевать, как оно называется. В ней лишь возникло желание никогда больше с ним не сталкиваться.
Это был первый раз, когда она просила о невозможном.
***
Эмма спит неспокойно, ворочаясь на твердом холодном полу. Она то проваливается в сон, то улавливает какие-то обрывки реальности. В такие моменты ей кажется, что Миллз ходит по подвалу. Наверное, проверяет засовы, слыша легкий звон металла, запоздало думает Свон и вновь забывается.
Окончательно она просыпается от того, что нестерпимо ноет нога. Тупой, тянущей болью. Словно мышцы из икр вытягивали. Поочередно, медленно, с особым смаком.
Эмма со стоном открыла глаза и вздрогнула от неожиданности, когда увидела в полумраке прямо перед собой знакомое лицо. Непонятно почему, над ней склонилась брюнетка, придавив ноющую ногу.
Потемневшие глаза скользят по лицу, улавливая каждое движение мышц, почти осязаемо очерчивая контуры. Под этим взглядом отчего-то хочется сильнее вжаться в пол. Он пугает и завораживает одновременно. Эмма облизывает пересохшие губы и нервно сглатывает.
- Ты не могла бы встать с моей ноги, - наконец хрипло говорит она, не в силах отвести от женщины глаз. Миллз выглядит намного более здоровой, чем пару часов назад. Бледность уступила место легкому румянцу, выступившему на щеках. При звуках ее голоса, женщина моргает и отстраняется.
Эмма с трудом разгибает затекшие во сне руки, принимая сидячие положение, и прислоняется спиной к стене. Боль отступает, постепенно возвращается прежняя чувствительность.
Миллз сидит на месте, опустившись на пятки поджатых под себя ног, и пристально смотрит в заспанное лицо. Левая нога Эммы оказалась зажатой между коленями, носок ее кроссовка едва не упирается женщине в промежность.
- В чем дело? – стараясь справиться с накатившим волнением, спрашивает Свон. Она часто-часто моргает, чтобы привыкнуть к тусклому свету и сфокусироваться на размытых очертаниях брюнетки.
- Ты бормотала во сне, - вкрадчиво говорит Миллз, и что-то щелкает в сознании. Но Эмма не успевает понять, что это значит, поскольку чувствует в этот момент уверенное прикосновение к своей щиколотке. Они вместе опускают взгляд. Свон с недоумением уставилась на пальцы женщины. Брюнетка растягивает губы в улыбке. Она полностью опирается на руку, придвигается ближе, и не убирает ее, пока колени не оказываются по обе стороны от шерифа. Миллз медленно садится на ноги Эммы, прижимая их к полу. Пальцы у нее горячие, это чувствуется даже через ткань одежды. А может, это только так кажется?
Эмма резко поднимает глаза, снова встречаясь с темным взглядом. Уши закладывает. Живот скручивает от нервов. Но у нее не пересыхает в горле от страха – наоборот, рот резко наполнился слюной, и она нервно сглатывает. Взгляд Миллз тут же перемещается на ее шею, словно она находит это крайне интересным – разглядывать, как дергается горло.
Кажется, увиденное взволновало ее. За отсутствием просторной рубашки было отчетливо видно вздымающуюся грудь. Миллз прикрывает глаза, откидывает назад голову, носом делает глубокий вдох; верхняя губа при этом странно дергается. Когда она открывает глаза, они кажутся Эмме абсолютно черными. Но брюнетка больше не смотрит на нее, ее взгляд направлен куда-то над плечом сидящей девушки. А затем она полностью подается вперед.
Сразу за этим следует поцелуй. Целуют не в губы, а в шею, где-то за ухом, мягко касаясь нежной кожи.
Жар охватил лицо Эммы. Она никогда не замечала за брюнеткой подобных наклонностей. Тогда какого черта здесь происходит и почему она позволяет этому быть? Надо оттолкнуть от себя свихнувшуюся Миллз.
Но это было сродни шоку. Во всем этом безумие царило еще большее безумие. И им руководили эти губы, - да, те самые губы, с которых слетали оскорбления, которые кривились в презрении и растягивались в гаденькой полуулыбке, - теперь медленно скользили вниз по коже, прямо к основанию шеи.
- Пре…крати, - тяжело дышала Эмма, одновременно упираясь руками в плечи Миллз и откидывая голову назад, на холодную шершавую стену, словно давая женщине больший доступ к своей шее.
- Можешь кричать, - гортанно произнесла женщина, и от этого странного звука внутри у Эммы все застывает.
Это неправильно. Это немыслимо.
А в новом мире просто ненормально.
- Хватит! – воспользовалась советом Свон, забыв об осторожности.
Но на брюнетку это не возымело никакого эффекта. Она сжала чужое плечо до боли, до синяков; давила большим пальцем на ключицу так, словно решила загнать ее поглубже.
Эмма всегда считала, что сильнее Миллз. Но видимо Миллз решила наглядно показать, насколько шериф ошибается. Ко всему прочему, эта дрянь мертвой хваткой вцепилась ей в глотку. В буквальном смысле.
Свон охнула от неожиданности.
Ее укусили. Больно.
Глаза распахнулись от ужаса. Она забилась под Миллз, пытаясь стряхнуть ее с себя, но безуспешно. Пальцы продолжали давить с такой силой, что кость грозилась треснуть под напором. Выступивший пот медленно стекал по виску. Эмма сильнее упирается руками в плечи женщине, но без толку. Над ней застыло бронзовое изваяние.
В следующий раз ее не просто укусили: челюсти сомкнулись с намерением вырвать кусок мяса. В ответ Эмма ухитрилась вырвать клок черных волос.
Раздался приглушенный хрип.
Ключица все-таки не выдержала. Кость хрустнула, заполняя ослепляющей болью. Эмма закричала. Перед глазами все плыло от слез и ускользающего сознания, лишь чувство самосохранения заставляло ее в исступлении бить куда-то в область горла, в надежде оторвать от себя жадные челюсти. Удар пришелся в трахею. За этим последовал булькающий, клокочущий звук. Миллз закашляла, схватилась обеими руками за горло, оставив в покое вспоротую вену на шее блондинки. Из открытого рта на Эмму лилась ее собственная кровь, – липкая, горячая, почти черная в тусклом свете подвала – которую та не успела проглотить. Эмма инстинктивно зажала рану, чувствуя, как стекает по пальцам кровь, а в черепе молоточком стучала одна мысль: не дать этой твари уйти.
Все человеческое в ней уже уничтожил вирус. В ее сознании останется только память о домике в лесу, где можно найти все необходимое для позднего ужина. Этот монстр не любит Генри - жажда вытеснит это воспоминание. Он стал для нее мягким аппетитным тельцем.
Эмма не может позволить ей добраться до сына. Сама она вряд ли выберется из этой передряги живой – кровь выталкивается из тела вместе с жизнью. Даже если сумеет прикончить Миллз, все равно за ночь загнется в подвале. Но эта смерть будет иметь хоть какой-то смысл.
А тем временем ей вновь едва не вцепились в горло. В последний момент Эмма сумела выставить блок, подставив правую руку прямо под разверзающуюся челюсть. Она пыталась давить в обратную сторону, чтобы отстранить от себя слюнявую пасть с уже вытянувшимися резцами. Миллз пальцами цепляется за ставшую преградой руку, оцарапывает сухую кожу, но только мешает сама себе.
Трансформация еще не закончилась, и в чертах лица явственно узнавалась некогда красивая женщина. Просто померкли глаза, отчего терялась хоть какая-то осмысленность взгляда. В застывших зрачках оставалось голое желание насытиться, наконец, теплым мясом. О серьезности ее чувств и намерений говорила пересекающая лоб вздутая вена.
Прерывистое, хриплое дыхание обжигало; несмотря на заметно бледнеющую кожу, растянутые в оскале губы были багряными, впитавшими в себя венозную кровь слабеющей жертвы. Мадам мэр всегда шли именно такие насыщенные оттенки красного.
Эмма заваливается на бок, спиной скользит по шершавой стене, в отчаянной попытке одновременно удержать голодную Миллз от продолжения трапезы и дотянуться свободной рукой до лежащего неподалеку пистолета, который она предусмотрительно вытащила из кобуры перед сном. Из-за смены положения, правая рука скользит под челюстью, и запястье с силой упирается прямо в подъязычную кость, отчего Миллз начинает давиться собственными слюнями.
Это замешательство дает возможность липким от крови пальцам сомкнуться на рукоятке пистолета. Ей стоит определенных усилий, чтобы спустить тугой курок. Физических усилий, не моральных – уж в этом плане думать дважды не пришлось.
Но ничего не происходит. Тихий щелчок, едва различимый среди этого хрипа.
Пистолет стоит на предохранителе. И Эмме хватает секундного взгляда, чтобы понять, что обойма пуста. Хочется просто разрыдаться в голос. Появляется непреодолимое желание разбить это отвратительное лицо. Она размахивается, насколько позволяют ей силы и положение, и рукоять врезается в скулу.
- Почему. Ты. Себя. Не. Убила. – Каждое слово – новый удар. Она плачет от ярости, беспомощности и боли. Бьет до тех пор, пока сил становится не достаточно, чтобы поднять тяжелый глок. Сквозь слезы она видит изуродованное лицо с деформированной, вмятой скуловой костью, перекошенной с одной стороны челюстью, больше не соединенной с черепом ничем, кроме растянувшейся кожи и мышц.
Правая рука безвольно падает на пол. В ней не осталось сил, чтобы сопротивляться. Она лежит, распростертая на холодном полу на милость твари, некогда бывшей матерью ее сыну.
От обильной кровопотери немеет тело, так что боль почти не чувствуется, когда Миллз жадно припадает к шее, буквально вгрызается в нее зубами. Прямо над ухом раздается смачное чавканье. Эмма с омерзением осознает, что тело над ней странно вибрирует, словно от удовольствия. Как у кота, медленно и с наслаждением уплетающего слабо трепещущуюся рыбку, которую мягко сжимает в когтях.
Неожиданно распахнулась дверь, с шумом ударяясь о стену. Миллз явственно вздрагивает, и в полубреду Эмма чувствует, что на ноги ей больше ничего не давит. Одним прыжком тварь сумела отскочить и шакалом забиться в дальний угол, когда в подвал прокралось не менее пяти ей подобных.
Видимо, пока она спала, Миллз открыла все щеколды и разослала щедрые приглашения на званый ужин новым друзьям.
При виде истекающего кровью мяса, их пасти раскрылись в пронзительном реве. Сейчас ее будут рвать на части. Заживо. И каждый захочет себе кусок посочнее. А первым начнет вот этот, самый мелкий из всех, из горла которого доноситься беспрестанное тихое рычание.
Страх слабо шевельнулся в груди и затих.
Эмма безразлично наблюдала, как застывшие на месте твари оглядываются и принюхиваются, и ждала, когда они уже набросятся на нее. Жаль, она не пустила Миллз пулю в лоб, когда была возможность. А сейчас было слишком поздно. Хитрая тварь, она вытащила всю обойму из пистолета именно на такой случай.
Единственное… пуля уже могла быть в самом пистолете. Нужно только снять глок с предохранителя. Стараясь несильно шевелить рукой, она большим пальцем сумела достать до нужного переключателя. Глаза ее неотрывно следили за вновь прибывшими.
Мелкая юркая тварь, которую Эмма заприметила раньше, как бы странно это не звучало, видимо была среди них кем-то вроде вожака. По крайней мере, пока он медленно подходил к неподвижной Свон, остальные послушно встали вдоль противоположной стены. Металлический запах крови заполнял тесное помещение, отчего твари беспокойно дергались, нетерпеливо покачивались, но не решались сделать шаг. Как будто перед ними начертили невидимую линию, за которую никак нельзя было заступить. Кто-то из них время от времени косился на притихшую у стены Миллз, которая жадно посасывала нижнюю губу, пытаясь как можно дольше насладиться вкусом чужой крови. Вряд ли ей хоть что-нибудь перепадет с сегодняшнего пира, с мрачным удовольствием подумала Эмма. Она и в лучшее время не стала бы делиться с ней своим телом.
Хорошо бы ее сожрали вместе с ней. Им приходилось пару раз находить развороченные тела не обратившихся до конца людей. Есть там было почти нечего, кровь после первичной трансформации довольно быстро сворачивалась, густела и забивала сосуды. Обычно таких жертв потрошили на внутренности. Выглядело все так, словно во вспоротый живот поместили включенный миксер.
Но как бы то ни было, троглодиты не сильно спешили полакомиться Миллз. Либо их сбивал запах куда более свежего и привлекательного мяса, либо они также слушались своего вожака. Двигался тот странно, немного боком, при каждом шаге едва заметно подтягивал за собой правую ногу.
Эмма прищурилась, пытаясь разглядеть страшное подобие лица. Несмотря на то, что все происходило как в тумане, она была почти уверена, что знала его человеком. Намек на хромоту, узкие губы и тонкий нос. Это наверняка был Голд.
А они-то в свое время гадали, что случилось со старым пройдохой. Кажется, в нем сохранилось какое-то сознание и даже разум, раз он сумел подчинить себе более крупных и сильных особей.
Не очень-то удивительно.
Эмма уже давно не шевелилась, лишь глаза ее двигались, следя за приближающейся тварью. За его спиной неожиданно замаячила частично облысевшая Миллз. Она кралась вдоль стены, под рык недовольных остальных. Волосы сыпались с ее головы прямо под ноги, но вряд ли в сложившихся обстоятельствах ей стоило беспокоиться по поводу своей угасающей внешности. Голду вроде бы не было никакого дела до старой знакомой, следующей за ним по пятам, как падальщик за хищником. Он просто что-то прохрипел, отчего та на некоторое время застыла на месте.
Он медлил. Эмма мало знала о повадках обращенных, но при каждой встрече те без всяких прелюдий жаждали вцепиться ей в горло. А Голд… Как бы безумно это не звучало, но кажется, он узнавал лежащую перед ним девушку. По крайней мере, в его взгляде была хоть какая-то осознанность.
Сзади послышался недовольный рев остальных тварей, места себе не находящих. Они словно подгоняли вожака, готовые вонзить острые зубы в плоть. Также нетерпеливо скулила Миллз. Ее голосовые связки еще не атрофировались, но оттягиваемая вниз перекошенная челюсть была больше не способна воспроизводить человеческую речь. Как вновь обращенной ей было труднее всех контролировать свой голод. Эмма старалась не смотреть на нее, но все равно кожей ощущала ее жадные взгляды.
Миллз выжидала.
В конце концов, даже смерть не могла исправить ее дурного характера. Когда Голд на секунду отвернулся от Эммы, чтобы вновь продемонстрировать силу и утихомирить едва сдерживающих себя тварей, она воспользовалась моментом и накинулась на беззащитную жертву. По-хозяйски припала к кровоточащей ране, пытаясь насытиться. Блондинка слишком ослабла, чтобы оказать хоть какое-нибудь сопротивление. Но ей хватило ненависти и мысли о Генри, чтобы спустить курок.
Пуля вошла через бок. Миллз еще не успела трансформироваться до конца, и организм не окреп настолько, чтобы справиться с разорванными органами.
- Можешь кричать, - едва шевелила губами Эмма, чувствуя странное умиротворение от того, как сжимает лежащее на ней тело в предсмертных судорогах.
Все длилось буквально секунды, и вскоре с нее грубо стащили мертвую Миллз. Несмотря на плачевное состояние, бывшего мэра все же подадут сегодня на стол в качестве легкой закуски. Потому парочка троглодитов стервятниками набросились на иссыхающее тело, разрывая зубами одежду и главные артерии, в отчаянной попытке добраться до пригодной в употребление крови.
Последним, что увидела Эмма, перед тем, как тело перестало сопротивляться неминуемой смерти, был ухмыляющийся ротовой провал низко склонившегося над ней Голда. Зрачки застыли, всматриваясь в черную дыру, обрамленную нетипично длинными зубами. Как там любила говорить Мэри Маргарет? За тьмой всегда следует свет, и ночь сменяется днем.
Что ж, кажется ее рассвет уже близок.
***
Тело ломило от боли. Ее правая нога ныла, равно как и шея. От мысли о том, сколько чужих зубов там побывало, сознание охватило неуместное чувство легкой гадливости.
Стоп.
Разве она должна что-то чувствовать?
Только если… она каким-то непостижимым образом осталась в живых.
Сознание воспротивилось подобной идее, потому что этому существовало только одно объяснение.
Страх парализовал ее полностью. Она не могла даже глаз открыть от одной мысли о случившемся. Зато чувствовала, как на нее накатывает волной паника.
Думай, приказала себе Эмма, стараясь справиться с волнением, просто размышляй.
Никакой организм не выживет после такой кровопотери, так что вряд ли ее объедки запасливо отложили на потом. Это слишком – быть брошенной в подвале, холод которого сохранит тело в свежемороженом виде, пригодным для дальнейшего употребления.
Скорее всего, она ошиблась насчет своего иммунитета. В конце концов, это было только предположение. Зараженные пили кровь прямо через открытую рану на шее, первой туда свои зубы запустила Миллз (вот уж кто кровь портить умеет). Наверняка эти твари успели разгрызть ей еще и вены на запястьях, судя по тому, что пальцами она пошевелить не могла.
И тело все болит из-за медленной трансформации.
Но почему ей тогда не хочется есть? То есть, хочется, конечно, но никак не сырое мясо с кровью. И в лучшие времена подобное блюдо не выглядело для нее достаточно соблазнительным, сейчас от одной мысли об этом откуда-то из глубин желудка поднимается обжигающая горло тошнота.
Она еще раз прислушалась к своим ощущениям.
Никаких необычных желаний вцепиться кому-нибудь в глотку. Первичных инстинктов к размножению тоже не наблюдается.
Откуда-то сверху послышался шум, сопровождаемый уж слишком знакомым голосом.
- Пора вставать.
Эмма резко распахнула глаза и повернула голову, поморщившись от резкой боли в шее. Она лежала на полу, в холодном подвале, подложив под изголовье рюкзак. До онемения отекли неудачно подогнутые под себя руки. А у самого выхода возилась с щеколдами вполне себе живая Миллз.
Пистолет лежал рядом, и даже вроде обойма была на месте – у Эммы не было достаточно времени, чтобы проверить. Поскольку ее как током ударило. Схватив оружие, она подорвалась на ноги. Попытка была частично удачной. Сведенная судорогой нога предательски подогнулась, и девушке пришлось поспешно ухватиться за стену.
Пальцы слушались плохо, в них чувствовалось неприятное покалывание. Ей с трудом удалось удержать тяжелый глок, когда она навела его на Миллз. В полутемном подвале было трудно разглядеть выражение ее лица.
- Отойди от двери, - напряженным голосом сказала Эмма, тогда как большой палец коснулся предохранителя. Пистолет был пригоден для убийства.
- Что с вами, мисс Свон? – холодно поинтересовалась брюнетка и медленно опустила руки. Однако не сделала ни единого шага в сторону.
- Я сказала, отойди от двери, - повторила блондинка, двигаясь вдоль стены по направлению к Миллз, удерживая ее на прицеле. Нога еще ныла, и приходилось постоянно тянуть на себя носок.
Она боялась опустить взгляд. Слишком напряжена, чтобы оценить ситуацию здраво. Невозможно перестать думать, что стоит только оступиться, как ее растерзают. От одной мысли о повторяющихся муках вспотела спина, и сдавило горло.
- Мисс Свон, опустите пистолет, - спокойно произносит женщина, неотрывно следя за странной соседкой.
- Твою мать, отойди от двери! – не выдерживает этого напряжения Эмма и срывается на крик. Она сокращается расстояние между собой и Миллз, второй рукой обхватывает пистолет, пытаясь успокоить охватившую ее дрожь от такой близости. Миллз делает неуверенный шаг назад. – К стене, живо, - приказывает Эмма, сопровождая слова быстрым кивком. Брюнетка молчаливо подчиняется, взгляд устремлен в черное дуло пистолета, маячащее у нее перед лицом.
Свободной рукой Эмма на ощупь проверяет засовы. Пальцы касаются холодного, шероховатого металла. Средний засов уже был частично вытащен из пазов. Сердце забилось так, словно вот-вот выпрыгнет из груди. Лицо искажает гримаса. Блондинка сжимает зубы, давя в себе не вовремя подступившие слезы, и одним нервным движением загоняет щеколду обратно до предела.
Также на ощупь находит расположенный в стороне выключатель и прибавляет свет. Щурится вместе с Миллз, лопатки которой уже упираются в стену. На ней нет рубашки, только майка, под которой проступают контуры нижнего белья. Рука покоится на животе, выдавая волнение.
Вот и правильно, пусть понервничает.
Эмма всматривается в ее лицо, пока глаза не начинают слезиться. Скуловые кости целы, черные волосы спутались, но по-прежнему произрастали на голове. Глаза привычного карего цвета: в них за видимым спокойствием читается внутренняя неуверенность и страх. Но никак не жажда крови.
Да и вообще, не похожа она была на свою одичавшую копию, разглядевшую в Эмме объект совращения и поглощения.
Но это еще ничего не доказывает.
Может, к моменту придания внешности Миллз новых черт при помощи пистолета, она галлюцинировала от обильной потери крови? Или это был сон? Ужасный кошмар, где ее готова была живьем сожрать женщина, вырастившая Генри. В это с трудом верилось, но настолько реальными казались челюсти, сомкнувшиеся на шее.
Взгляд непроизвольно скользнул к полным губам. Побелевшие от страха или холода, они были плотно сжаты.
Она должна проверить. Просто обязана.
- Открой рот, - безапелляционно приказывает Эмма, стараясь не задумываться, насколько странно это звучит. Особенно если окажется, что весь этот кошмар она просто себе надумала.
- Что? – непонимающе кривиться Миллз.
Еще в прошлом она любила разыгрывать карту ничего не подозревающей жертвы, уходить от прямых ответов и прятаться за встречными вопросами. Просто нельзя ей давать развернуться на привычном поле. Нельзя позволить себе сомневаться.
На шее у нее воспалена кожа, и Эмма сильнее сжимает вспотевшими пальцами пистолет.
Действовать надо жестко, решительно.
- Только попробуй шелохнуться, - угрожающе произносит Свон и подходит к ней вплотную. Дуло пистолета упирается снизу в челюсть, давит, заставляя Миллз несильно откинуть голову назад. Из-за разницы в росте она смотрит на шерифа снизу вверх, прямым немигающим взглядом.
Подумала, наверное, что Эмма окончательно рехнулась, слетела с катушек, - и бах! – пристрелит ее в этом подвале. Никто не станет задавать вопросов, проводить расследование или искать тело.
Блондинка грубо хватает ее левой рукой за основание шеи.
- Что ты себе позволя… - с негодованием шипит Миллз, но давление усиливается, и она вынуждена заткнуться на полуслове.
- Молчи.
Пальцы торопливо ощупывают шею, несильно сдавливают, выискивают. А когда касаются шершавой кожи, резкий вздох служит им откликом. Похоже на обычную ссадину от ремня безопасности.
Брюнетка нервно сглатывает. Горло ощутимо дергается вместе с прижатым к нему дулом пистолета. Но Эмма не собирается ослабевать давление только потому, что пару минут Миллз будет некомфортно глотать.
Если тревога окажется ложной, она возненавидит Свон, несомненно. Больше, чем раньше. Но лучше кожей ощущать злобный взгляд, чем жадные зубы.
На секунду Свон представила, как спускает курок. Ей даже не надо задумываться, как избавиться от трупа – просто вытащит на улицу и кинет у ближайшего столба. К ночи от нее останется только имя, парочка неприятных воспоминаний и забрызганная кровью стена.
Эмма моргнула. Плохие, неуместные мысли. В ней говорит отчаявшееся чувство самосохранения. Не в последнюю очередь из-за пистолета в руке. Он внушает Миллз страх и дает сладкое, отравляющее ощущение власти своему владельцу. За воображаемые страдания хочется назначить вполне себе осязаемое наказание.
Чем не благодатная почва, чтобы двинуться умом?
В ближайшее время рацион свой Миллз менять не собиралась. В этом Свон убедилась, оттянув верхнюю губу брюнетки указательным пальцем. Никаких пугающих изменений.
Что ж, значит, Миллз чиста. Не перед Богом, конечно, но хотя бы перед Эммой Свон.
Которая не собиралась извиняться за излишнюю подозрительность. Это вопрос безопасности не только ее, но и всех остальных. Любой после такого яркого сна превратится в параноика. Так что нет, прощение ей просить не за что.
В этом она пытается убедить прежде всего себя, пока отступает от неподвижной женщины и ставит пистолет на предохранитель. Глок убран в кобуру, забрав с собой и пьянящее чувство уверенности в своих силах.
Зато возвращает заложенную за них совесть.
Свон неосознанно делает шаг вперед и поднимает руки в успокаивающем, сдающемся жесте. Брюнетка медленно поднимает на нее затравленный взгляд.
Слова сами срываются с губ.
- Послушай, мне жаль…
Она заслужила этот несильный, но все же неприятный удар в челюсть. Видимо Миллз решила кулаком загнать извинения ей обратно.
- Да иди ты со своим жаль, идиотка, - яростно шипит она и грубо толкает Эмму в грудь. – Идиотка, - повторяет уже дрожащим голосом. Женщина согнулась так, словно ее вот-вот стошнит. Но вместо этого она неожиданно начинает медленно оседать на пол, буквально сползая по стене. Край майки задирается, шершавый цемент царапает кожу ничего не замечающей Миллз.
Эмма безмолвно следит за ней с какой-то долей настороженности.
Сначала ей кажется, что Миллз просто так странно дышит, учащенно и обрывочно. А затем шериф различает среди этого тихий смех. Или плачь. Потому что брюнетка прикрывает глаза ладонью, и нельзя сказать точно, закрыты они от безумного облегчения или от безнадежного отчаянья. И только после того, как ладонь переместилась ниже, накрыв собой дрожащие губы, подавляя рыдания, Эмма поспешно отводит взгляд от покрасневших глаз, словно ей физически больно на это смотреть.
Казалось, что видя Миллз в таком состоянии, она вторгается в ее личное пространство и просто-напросто подло подглядывает.
Миллз еще никогда не плакала: ни при Эмме, ни при ком-либо еще. Для них она оставалась такой же хладнокровной, отстраненной мадам мэр. Говорила, как приказывала, с неохотой шла на контакт; язвила только меньше. Тогда Свон казалось, она старается сохранить обычный порядок вещей ради Генри, отношения с которым резко улучшились. Она одаривала его заботой и вниманием, да так щедро, словно это так давно копилось у нее внутри, и теперь она нашла в себе силы все наконец-то выплеснуть.
Вот уж действительно пришлось дожидаться, пока земля разверзнется под ними, чтобы Миллз открыто проявила к сыну свою любовь. Или она всего лишь пыталась через Генри заменить провал времени из-за преждевременно утерянной работы.
На самом деле Эмма так не думала – это в момент душевной слабости в ней зло говорило чувство ревности. Ей были неприятны прежние увечные отношения Миллз и Генри, но чертовски нравилось, не прилагая особых усилий, раз за разом восходить на пьедестал почета. Годы, проведенные вместе или порознь, для сына не значили практически ничего, он жил настоящим: обожал родную маму и отталкивал приемную. Но на деле эти годы нельзя было отбросить или забыть, потому что именно к Миллз он жался в темном погребе, в ее руках искал утешения и защиты. И она успокаивала его, как вероятно, когда-то в детстве. Теплые мамины объятья, ее запах, тихий, убаюкивающий голос – этого Эмма не могла повторить или скопировать: ей оставалось только с легкой завистью наблюдать со стороны.
Такая резкая смена ролей уязвляла самолюбие Свон, привыкшей к своему неоспоримому преимуществу Спасителя перед Злой Королевой. Но если отбросить эгоизм в сторону, стоило радоваться, что Миллз наладила отношения сыном, оставаясь тем столпом, который стоял независимо от того, что мир мог уйти из-под ног.
Детям полезна стабильность. Так, по крайней мере, в умных книжках написано.
Книжек о том, что полезно взрослой женщине, которая большую часть времени ведет себя как законченная сука, а ныне задыхается в рыданиях в подвале города, кишащего по ночам прожорливыми тварями, Эмма не читала и сомневалась в наличии таковых. Поэтому бездействовала, предоставляя Миллз, как ей казалось, необходимое пространство. А сама уставилась куда-то в стену, пытаясь отогнать от себя жгучее чувство вины. Это все-таки она размахивала тут пистолетом, угрожая вышибить брюнетке мозги.
В наказание за свой поступок надо совсем немного потерпеть, дать Миллз отвести душу, чтобы вновь вести себя, как ни в чем не бывало.
Отличный план, и Эмма как раз собиралась его придерживаться.
Оставалось только удивляться, когда же она успела стать такой охрененно равнодушной.
Нельзя было продолжать делать вид, что изменились только условия их игры, а правила остались прежними. Они с Миллз с самого начала избрали неправильную тактику. Никто не старался идти на контакт с другим, кроме как вынужденно.
Меньше привязанности – больше решимости, если придется застрелить, так она себе повторяла.
Из-за этого в борьбе за выживание постепенно терялась человечность. Они становились такими же выхолощенными изнутри, как твари снаружи. О каком понимании вообще может идти речь?
Она так свято верила, что спокойствие и сдержанность Миллз были ради сына. Сейчас Эмма готова была поменять свою веру. Миллз считала необходимым оставаться сильной ради себя, ведь только так на нее мог рассчитывать Генри. И в ее понимании сила означала недопущение моментов слабости.
Даже удивительно, что она так долго держалась, прежде чем нервы сдали.
Невероятно упертая женщина. Не то, чтобы Эмму это восхищало, но какое-то уважение вызывало.
Она не поняла, как оказалась на полу. Только на секунду прикрыла глаза, чтобы моргнуть, а уже сидит рядом с Миллз. Чувствует себя при этом глупо. В самом деле, что она может ей предложить?
Реальность удивляла.
Несмотря на представление о мэре, как женщине горделивой и требовательной, Свон лишь нужно было снова подставить плечо помощи, которое Миллз на удивление покорно приняла. Будто именно этого и ждала. А может, ей было все равно.
Убедившись, что сопротивление оказывать никто не собирается, блондинка неловко приобнимает Миллз, пока та плачет, уткнувшись ей в плечо. От этих наполненных горечью звуков сдавливает пресловутое солнечное сплетение.
Эмма рассеянно гладит сухие черные волосы, от которых пахнет пылью, думая о том, что вроде бы эту самую женщину зовут Регина.
Среди них не было главных, но негласно должности шерифа и мэра сохранились. Сменилась обстановка, отменив необходимость собирать заседания совета или представлять отчеты о проделанной работе. Дресс-код также изменили согласно положению: всю одежду, которая была на них в вечер приезда, пришлось сжечь. Из-за адского солнца, особенно беспощадного после полудня, приходилось спасать кожу под легкими рубашками с длинным рукавом и прятаться в скудной тени. В деревянном доме было куда прохладнее, но там царил вечный мрак: окна пришлось наглухо заколотить, электричество отсутствовало, а запас батареек был ограничен.
Когда все пылало в солнечном свете, кровожадные твари выглядели лишь чудовищами из ночного кошмара – пугающими, но не настоящими. В лагере было спокойно, и это порождало опасное и крайне обманчивое ощущение безопасности.
К концу первой недели они в большей или меньшей степени определились со своим отношением друг к другу.
Как и в любом другом случае, Миллз по поводу всего имела свое особое мнение.
С Эммой она общалась как раньше, частенько сдабривая речь порцией сарказма. Свон сжимала зубы, а пальцы и волю – в кулак и на колкости внимания не обращала. Иногда, правда, срывалась. До рукоприкладства дело не доходило, да и пистолетом никто не размахивал. Все заканчивалось до нелепости банально: наругавшись, обе расходились в разные стороны и некоторое время друг друга игнорировали.
С Руби Миллз была подчеркнуто-вежлива в те редкие моменты, когда они пересекались.
Зато рядом с Генри она преображалась. С улыбкой слушала его болтовню, не упускала случая прикоснуться к сыну. Раньше, когда она обнимала его, у него на лице возникало такое мученическое выражение, словно он едва терпел и не желал ничего больше, как побыстрее оказаться на свободе. Теперь же, убедившись, что никто не смотрит, он сам льнул к ней, находя умиротворение в теплых маминых объятьях. И тут же отстранялся, стесняясь своих чувств.
Эммы, как оказалось, Генри тоже немного стеснялся. Личные вопросы остались под юрисдикцией приемной матери. Это задевало, но разве имела она право жаловаться? Еще у Генри хорошо получалось ладить с Дэвидом. Мужские дела. Миллз благосклонно отнеслась и к этому. Свон немного злилась.
Она как-то слышала, как Нолан говорил с брюнеткой о Кэтрин. А о Мэри Маргарет он не сказал ей ни слова. Она бы тоже не стала с ним на эту тему разговаривать, что не мешало ей снова на него злиться.
Миллз к нему относилась на удивление хорошо. Обычно улыбки и прикосновения доставались только сыну, – мэр в принципе не переносила тактильного контакта, а нормальные человеческие отношения вызывали у нее аллергию, не иначе, – но в случае с Дэвидом отчего-то расщедрилась. Им приходилось достаточно много времени проводить вдвоем: Эмма с Руби отправлялись в город практически каждое утро, исправно пополняли запасы и попутно отстреливали попадающихся тварей. Этим вполне мог бы заняться и Дэвид, но в лагере было полно дел, требующих мужских рук. Эмма лучше управлялась с оружием, чем с топором или молотком. Руби же обладала потрясающими инстинктами, позволявшими не раз избежать неприятностей в истлевающем городе. К тому же сидеть на месте девушке было банально скучно.
Так что пока они разгоняли пыль и мусор на улицах, опустошали магазины одежды, бытовой химии и продуктов, Миллз без особо труда прибрала к рукам единственного мужчину. Вряд ли она была им очарована – мальчишечий взгляд действовал на скромных учительниц или принципиальных женщин, но никак не властных особ со склонностью к доминированию. Просто Миллз привыкла держать у трона ручных волков, типа Грэма. Дэвид скорее преданного пса напоминал. Но он был здоровым, физически сильным мужчиной, послушно выполнял приказы и находился под рукой. Она же всегда находила способы утешить молодого вдовца. Подобное положение устраивало обоих.
Об их отношениях Эмма поняла еще к концу первой недели: Нолан так и не научился скрывать свои интрижки с женщинами. А к середине второй недели случайно застала их в машине. Не в мерседесе, в другой.
Этот джип они с таким трудом отыскали на какой-то улице и пригнали в лагерь – им нужна надежная машина с ключами, если придется окончательно покинуть город. Бензин, непортящиеся продукты и вода уже были укомплектованы в багажнике. Машину ежедневно проверяли, и занимался этим Дэвид.
Тем утром он, видимо, решил проверить, насколько удобно заднее сидение. И пригласил в качестве независимого эксперта Миллз. Эмме во всем этом действе досталось роль возмущенного свидетеля.
Она потом еще долго переваривала увиденное. Злилась на обоих, еще больше – на себя, потому что не видела ничего сверх предрассудительного в произошедшем. При этом чувствовала, что не может оставить все просто так. Но, в самом деле, что ей, отчитать двух взрослых людей как нашкодивших детей, погрозить пальчиком и развести по углам? Смешно.
Им всем нужно было как-то снимать стресс. Руби находила удовольствие в ежедневных вылазках, Дэвид с Региной тоже знали чем заняться, чтобы получить эмоциональную разрядку. С Генри было и просто, и сложно одновременно: вдали от происходящего он был вполне жизнерадостен. Если Дэвид освобождался и у него еще оставались силы, они вместе гоняли мяч где-нибудь в тени. По возвращению из города к ним иногда присоединилась Эмма. Она по мере возможностей привозила сыну каждый раз что-нибудь вкусное.
Ей нравилось просто усесться на ступеньках веранды, пока он расспрашивает ее про Бостон, прошлую жизнь или рассказывает что-то свое. Сказки Генри никогда больше не упоминал.
Однако ночью от тревоги невозможно было спрятаться. Эмма засыпала в обнимку с глоком, а Генри – с Региной. Хотя он имел лишь смутное представление о тварях, они являлись ему в кошмарах. После этого ребенок замыкался в себе, подолгу молчал, сторонился всех. В такие моменты Свон чувствовала себя совершенно растерянной, она всем сердцем хотела ему помочь, но он вяло реагировал на всякую попытку подступиться. Пару раз ей приходилось наблюдать со стороны, как Регина подходила к сидящему в одиночестве сыну, что-то тихо ему говорила, а затем брала за руку. Они вместе гуляли неподалеку, но Генри никогда не рассказывал об этих прогулках. Впервые за долгое время, он делил нечто личное не с ней.
А что касается самой Эммы, то она нашла свой способ снять стресс, но предпочла бы никому о нем не рассказывать.
- Здесь кто-то был, - в пустоту сказала Свон. Сказала она больше для себя, чем для Миллз, которая сидела в дальнем от двери углу с самого первого момента. Неприятно было держать ее за спиной, особенно зная подлую натуру мэра. Но им придется всю ночь провести здесь. Оставалось только быть начеку.
Машины, автомобильная мастерская. Почему-то подвески ассоциировались у нее с тем уставшим темноволосым мужчиной. В ее представлении ему хватило бы смекалки и знаний, чтобы превратить подвал в надежное убежище.
- Может Майкл, - вслух продолжила размышлять Эмма. Ей стоило больших усилий, чтобы не добавить: эй, Миллз, возможно, мы будем обязаны жизнью тому механику, чьих детей ты с такой радостью отправляла в детский дом. Но она сдержалась, хотя и чувствовала необходимость прокричать ей это прямо в лицо. Как и многие другое. Но не сейчас и не здесь. Потом, в который раз утешала она себя, когда-нибудь. Лишь бы не в другой жизни.
Блондинка зачем-то обернулась, словно на секунду поверила, что Миллз решит поддержать ее монолог. Карие глаза безразлично скользнули по осунувшемуся лицу. Они на секунду застыли, фокусируясь на разноцветных подвесках, мерно покачивающихся из стороны в сторону от дыхания Эммы. Взгляд ее затуманился, словно она выпала из реальности. Понять, о чем женщина думала в тот момент, было невозможно.
Да шериф не сильно-то и пыталась. Вместо этого она вновь направилась к выходу, в нервном порыве в сотый раз проверить надежность засовов.
Эмма провела пальцем по свежим сварочным швам. Кто бы здесь не прятался до них, - Майкл или кто-то другой, - он неплохо потрудился, превращая подвал в убежище. Помимо дополнительной двери, закрывающий проход между узким коридором и самим помещением, здесь нашелся регулируемый выключатель света. Как энергия сохранилась после наступления хаоса, Свон не имела ни малейшего понятия. С другой стороны, с начала всех ужасающих событий прошла пара недель, вряд ли бы город пришел в окончательный упадок. Неизвестный выживший сумел наладить бесперебойную подачу электричества в это здание, либо подвел электросеть к автономному источнику. В любом случае, о пребывании человека здесь напоминали лишь ароматические подвески, а значит этот мистер Х, как мысленно обозначила его Эмма, покинул свое убежище. Вероятно, даже без спешки, не оставляя ни запасов, ни следов. Значит, не надеялся на скорое возвращение. Это к лучшему. Не хватало еще на пороге ночи получить подарок в виде ломящегося в двери хозяина, чей дом беспардонно оккупировали.
В который раз подергав дверь и убедившись, что все закреплено должным образом, Свон отошла к противоположной стене и опустилась на пол. Теперь она сидела практически напротив Миллз, которая с неприязнью взглянула на нее. Носками пыльных кроссовок она едва не касалась вытянутых ног женщины.
Покопавшись в рюкзаке, блондинка извлекла пачку печенья и две бутылки воды. Одну она тут же бросила брюнетке, которая поймала бутылку с непроницаемым лицом, не отражавшим ни благодарности, ни чего-либо еще. От предложенного из вежливости печенья она молча отказалась, просто покачав головой. Зато следила цепким взглядом, как поглощает свой скромный ужин ее соседка. Аппетита это не прибавляло, но Свон упорно глотала вставшее поперек горла печенье, обильно заливая все водой.
- Что с вашим лицом? – наконец хрипло спросила Миллз, даже не потрудившись сымитировать заинтересованность или беспокойство. Она неосознанно крутила крышку бутылки, то закручивая, то раскручивая ее.
Эмма машинально дотронулась до засохшей крови, до сих пор покрывавшей ее бровь и щеку.
- Царапина, – сдержанно ответила она, хотя Миллз в этом не нуждалась. Впрочем, Эмме не удалось остановить себя от встречного вопроса. - А вам-то какое дело?
- Мне неприятно на вас смотреть, - тут же последовал сухой ответ, на что Свон могла лишь удивленно поднять брови. Разумеется, ее перепачканное кровью лицо было самым ужасающим зрелищем в новой реалии.
Молчание. Некоторое время она просто наблюдала за женщиной напротив. Та больше не обращала на шерифа никакого внимания и просто осушала бутылку. Ее горло при каждом глотке судорожно дергалось. Свободной рукой Миллз расстегнула несколько верхних пуговиц просторной хлопковой рубашки – в подвале было прохладно, но видимо сказывалось время, проведенное в нагревшейся под солнцем машине. Эмма устало потерла сухие глаза и бросила взгляд на наручные часы, которые в ближайшие минуты оповестят ее о наступлении темноты. Мужские, с потертым металлическим ремешком, часы были ей велики и свободно болтались на запястье. Однако их прежнему владельцу они точно не нужны.
Так, подумала Эмма, чувствуя тошнотворный прилив нежелательных воспоминаний, надо чем-то отвлечься. Она лихорадочно перебирала в голове темы для возможного разговора. Нет, ей не доставляли удовольствия пререкания с Миллз – а по-другому у них просто не получалось общаться, - но тишина угнетала. Однако им предстоит пережить последующие часы в напряженном ожидании и тьме, в которой и вздохнуть лишний раз страшно. Так что разговор был лучшим вариантом провести оставшиеся свободные минуты.
Первой не выдержала брюнетка. Все с тем же недовольным и брезгливым видом, она сказала:
- Надеюсь, вам не нужно объяснять, что не стоит воспринимать мои случайные вопросы как знак беспокойства с моей стороны. Это всего лишь вопрос безопасности.
- И в мыслях не было оскорбить вас таким нелепым предположением, - на автомате парировала Эмма. Женщина поморщилась, но вполне возможно не от ее слов. Ибо в следующую секунду она опять закрыла глаза и сделала глубокий вздох.
- Хочу внести ясность, чтобы у вас не появилось никак ложных впечатлений: вы оказались в моей машине только потому, что были мне нужны, - ровным голосом произнесла Миллз, так и не открыв глаза. Она начала неспешно потирать виски.
Эмма нахмурилась в ответ на ее слова. Этот неприятный разговор откладывался слишком долго. Беда в том, что при любом его исходе в нынешней ситуации возможности хорошенько врезать мэру у Свон просто не было.
- Значит, если бы вы не придумали мне применения, то просто захлопнули бы передо мной дверь и умчались прочь тем вечером?
Миллз никак не отреагировала, но уголки губ ее дрогнули, словно на лице вот-вот должна была появиться гаденькая ухмылочка, столь типичная для нее. Это был лучший ответ на вопрос.
- А как же Генри? Как бы вы стали объяснять ему такое поведение?
Генри. У Эммы все заныло внутри. Ей придется прожить эту ночь здесь, в подвале, прямо в эпицентре кошмара, но для ее сына это время будет столь же мучительным и тревожным. Да, они всегда предполагали ситуацию, по которой возвращение в лагерь будет опасным или невозможным, но никогда не обсуждали это с Генри, стараясь дать ему жизнь настолько нормальную, насколько это вообще было возможным. Страшно представить, что сейчас переживает ее мальчик, так и не дождавшийся возвращения обеих мам. Он в безопасности, утешала себя Эмма. Рядом с ним Дэвид, достойно справляющийся с ситуацией, да и Руби сумеет найти нужные слова, чтобы успокоить ребенка.
Усилием воли она заставила себя вслушаться в то, что говорила ей Миллз.
- Я спасала ему жизнь, и такого объяснения, как вы уже поняли, более чем достаточно, чтобы оправдать в его глазах любое мое поведение.
А еще надо было заставить себя отвечать.
- Значит, распределили каждому роль заранее? За те две минуты, что поднимались наверх?
- У меня в запасе было время, которое я затратила на поездку от моего дома к квартире вашей – надеюсь, упокоившейся с миром – подруги.
От упоминания о Мэри Маргарет у Эммы что-то оборвалось внутри, пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Она старательно избегала этой темы даже в мыслях, а слышать имя школьной учительницы из уст невзлюбившей ее женщины было, по меньшей мере, невыносимо. «Надеюсь… с миром», дьявол, Миллз, да оставь ты хоть сейчас свое лицемерие! Словно ей не плевать. Да она могла только порадоваться, - еще бы, наконец-то изжила несчастную девушку со света. С этой суки станется.
Оставалось только сжать зубы и размеренно дышать, удерживая себя от нестерпимого желания сбить костяшки о бетонную стену. Или о чью-нибудь скулу. И плевать, что она обязана Миллз жизнью, сейчас это благородство можно было запихнуть куда подальше.
- Хорошо, я и Генри в ваш план вписывались. А что же Дэвид? Он оказался там по чистой случайности. Вам не хватает Грэма? – с трудом произнесла Эмма, едва не поперхнувшись этим именем.
Вот теперь пресловутая улыбка явственно играла на полных губах. На мгновение у девушки промелькнула практически безумная мысль, что она хотела, чтобы Эмма увидела их с Дэвидом в тот день.
Блондинка даже потрясла головой, отметая это нелепое предположение.
Как бы то ни было, мадам мэр не выказала ни единого признака беспокойства или дискомфорта от факта осведомленности шерифа. Более того, казалось, что ее это даже в некотором смысле забавляло.
- Полно, мисс Свон, не время вспоминать мертвых. – При этих словах Эмма едва ли зубами не заскрипела. - Моя личная жизнь вам не дает покоя, но я не стану отвечать на ваш вопрос. Скажу лишь, что я знала, что могу с него взять – и только поэтому он получил доступ в мою машину.
С таким же успехом она могла просто утвердительно кивнуть.
Это было настолько расчетливо, настолько приземлено, что Эмму непроизвольно передернуло. Миллз говорила равнодушно, словно рассказывала о своих принципах в выборе мяса для отбивных, а не человека, кому спасла жизнь ради собственных интересов. Впрочем, тема моральности для них была закрытой. Нет смысла. В конце концов, она вполне могла сейчас лгать, хотя причин для этого Эмма не видела.
Честно говоря, продолжать разговор с таким отношением уже не было никакого желания.
- Ладно, допустим, - нехотя сказала Эмма, - А что же Руби? – Она не придумала ничего лучше, чем разглядывать бледное лицо женщины напротив, словно пыталась увидеть то, чего там быть не могло – эмоции.
- Мисс Лукас? – брюнетка слегка наклонила голову, но глаз не открыла. - Да, ее появление стало для меня неожиданностью. Но, видите ли, и от нее есть толк, а иначе ее бы давно с нами не было.
Эмма не стала уточнять, как Миллз собиралась избавиться от непонравившегося ей гостя. Ей хватило сказанного ранее.
- Но вы ведь заметили, у нее необычайно сильно развиты инстинкты. Я бы сказала, как у зверя, - мимоходом обронила мэр, и на какую-то секунду эта фраза завладела вниманием Эммы. Руби и в самом деле обладала нечеловеческим чутьем.
Они нашли девушку через пару дней после того, как мадам мэр неожиданно появилась на пороге квартиры в тот самый вечер, когда умер Бут. Это случилось в их первую вылазку в покинутый город, когда отсиживаться в загородном доме перестало быть возможным по многим причинам, главная из которых – продовольствие и чистая вода. Тогда они не знали наверняка о боязни инфицированных к солнечному свету - это было всего лишь предположением Миллз. Оно подтвердились почти сразу же. Эти воспоминания не раз выбивали из Эммы дыхание во сне. Покрытое тонким слоем слизи тело, застывшее на диване; Дэвид, твердой рукой удерживающий пистолет. Вот она осторожно подходит к окну и открывает жалюзи, скармливая Арчи достаточную порцию калорий дневного солнца, чтобы его тело истлело за секунды. С усохшего запястья слетели тяжелые часы, с глухим стуком ударяясь о пол.
Небольшая городская закусочная находилась прямо напротив офиса бывшего психотерапевта, ее огромные витрины в сложившихся обстоятельствах выглядели привлекательней, чем глухие стены закрытого здания супермаркета. Все было перевернуто вверх дном, осколки выбитого стекла устилали пол внутри кафе и тротуар снаружи. В самом кафе никого не оказалось. Они с Дэвидом быстро и слаженно работали, загружая известный мерседес сохранившимися продуктами и объемными бутылками с водой. Говорили мало, особенно после случая с Арчи, и только по делу. В один из таких вынужденных разговоров их прервал слабый голос, доносившейся из темной подсобки. Эмма ни за что бы не отважилась туда пойти, если бы не узнала голос Руби. После того, как они сумели вскрыть дверь в обесточенную холодильную камеру, выяснилось, что туда сопротивляющуюся внучку упрятала бабушка, как только начался хаос. Вероятно, сама Грэнни не совсем разобралась в происходящем и закрыла камеру с намерением в ближайшее время вернуться. Не вернулась.
Как они поняли из сбивчивого рассказа ослабевшей девушки, тем вечером со стороны зала раздался шум, как будто кто-то вознамерился полностью разнести заведение: за звоном бьющегося стекла слышались отчаянные крики людей, переходящие в пронзительные вопли. Эмме тогда пришлось ухватиться за руку Дэвида, чтобы устоять на ногах. Она слишком хорошо понимала, что несчастным заживо рвали глотки. Но не это испугало ее больше всего: во всей закусочной не было ни тела, ни его частей, но что хуже всего – она не заметила там ни капли крови.
Примерно тогда же отключилось электричество. Дальше все слилось для несчастной Руби в один нескончаемый кошмар. Последующие два дня она просидела в темной закрытой комнате, имея лишь смутное представление о времени. Несколько раз она слышала странные шорохи со стороны зала, но каждый раз зажимала себе рот и задерживала дыхание, боясь, что ее обнаружат. Голос решила подать только оттого, что каким-то невообразимым образом разобрала внятную человеческую речь. Это в любом случае был для нее единственный шанс. Ей удалось продержаться только потому, что она пила воду, образующуюся от подтаивающих упаковок с замороженной лазаньей. Сама лазанья к тому времени уже начала тухнуть.
Эмма запомнила лицо Миллз в момент, когда они вернулись домой вместе с бывшей официанткой. На нем, само собой, читалось подозрение, но никак не презрение. Дело даже не в том, что Руби могла пригодится расчетливой мадам мэр – она просто хорошо относилась к девушке. Насколько это было для нее возможным.
Сейчас же Эмма отстраненно наблюдала за тем, как брюнетка торопливо расстегивает едва гнущимися пальцами оставшиеся пуговицы. Под рубашкой обнаружилась майка, подобно той, в которой обычно ходила сама Свон. Это еще больше убеждало в ненормальности происходящего. В каких других обстоятельствах консервативная мадам мэр позволила бы себе облачиться в такую легкомысленную одежду?
Быстрый взгляд на часы. Пара минут, и придется притушить свет до минимума.
Этот город действительно был проклят. Как и утверждал Генри, все они – заложники времени. Вот только вряд ли во всем виновата Миллз. Или Злая Королева, как обычно называл ее мальчик. Когда-то называл. Потому что теперь она в его глазах была настоящим спасителем.
В любом случае, чтобы Эмма не приписывала этой неприятной женщине, обвинить ее в начале апокалипсиса при всем желании не получалось: у брюнетки было просто железное алиби.
Закинув печенье обратно в рюкзак, Эмма достала медицинские карты, ради которых они сегодня отправились в больницу. Словно это могло помочь им понять, что за пандемия охватила человечество на этот раз. Сама Свон на многое не рассчитывала – она ни черта не смыслила в медицине, но надежда – очень сильная мотивация. Пролистала пару страниц: тахикардия, гипертензия, другие непонятные ей слова. Сейчас старый добрый google пришелся бы как нельзя кстати, но он умер вместе с благами цивилизации. Надо будет попытаться найти медицинский словарь.
Во время по большей части бесполезного чтения, Эмма перебирала в голове все, что она слышала от… все, что она слышала по поводу больных. Высокая температура, бред, неожиданное улучшение, хороший аппетит и смерть. Но последнее – если очень повезет.
Чтение прервал писк часов, отмеривших нужное время. Эмма вздохнула, аккуратно положила папки обратно в рюкзак, поднялась на ноги, направляясь к выключателю. Она кинула взгляд на Миллз – та откинула голову назад, на шершавую стену, глаза закрыты, – можно было подумать, что она спит. Только учащенно вздымается грудь, а ко лбу прилипли влажные пряди темных волос. Ей явно было жарко. И, вероятно, больно, если судить по напряженным лицевым мышцам. Пустая бутылка с водой была аккуратно поставлена рядом.
Эмма непроизвольно коснулась пистолета, надежно упрятанного в кобуру. Не стоит думать о худшем. Она провернула переключатель до упора, оставляя в подвале легким полумрак, в котором трудно было еще хоть что-то разглядеть.
Вернувшись на свое место, она некоторое время сверлила взглядом женщину напротив, чьи очертания едва разбирала. Успела пожалеть, что оставила лом валяться возле входной двери. Не найдя ничего лучше, вытащила пистолет, сняла его с предохранителя и положила рядом с собой.
Спать на холодном полу не хотелось, но вариантов было немного. И хотя в их ситуации лучше было держаться вместе в самом прямом значении слова, Свон скорее отгрызет себе пару пальцев, чем предложит Миллз заснуть в дальнем углу подвала с ней в обнимку.
Поэтому в качестве компромисса, Эмма подложила под голову рюкзак и решилась, наконец, закрыть глаза. Она думала об этих четырнадцати днях, сумасшедших, наполненных страхом и стойким запахом смерти. Особенно ужасными были первые два.
Неизвестность сводила с ума. Время размывалось за севшей батареей телефонов. Они почти не двигались, застыв в темноте, и просто ждали, как ими распорядится судьба. Проблемы с продовольствием начались только к концу второго дня – до этого они успешно держались на пакетах с овощами, хлебцами и соком с заднего сидения мерседеса. Еще действующий мэр Миллз тем вечером заехала в супермаркет после работы, чтобы докупить продукты на ужин и завтрак. В погребе обнаружилось несколько бутылок с вином. Ситуация вполне располагала к его безостановочному распитию, останавливало присутствие Генри и отсутствие нормального санузла. Об этой части жизни на два метра ниже уровня земли Эмма предпочитала не вспоминать. Как и о многих других.
Впереди их ждет все та же неизвестность. Каковы шансы на спасение, чудесное избавление от этой дьявольской проказы, разъедающей человечество? Иногда кажется, что лучше было умереть. И легче. На самом деле худшим из существующих вариантов Свон считала даже не мутацию в вечно голодную тварь, а наличие иммунитета, как у нее и Генри, и вероятно, всех остальных выживших, включая неизвестного мистера Х. Потому что в этом разгорающемся Аду обычным людям делать нечего.
***
Она впервые увидела их тем вечером.
Миллз уверенно вела мерседес сквозь безлюдные кварталы с припаркованными по краям пустующими автомобилями. В салоне было столь же тихо, как и на улице. Генри продолжал дуться на заднем сидении, время от времени шмыгая носом; сидящий рядом с ним Дэвид пространно уставился в окно. Эмма переводила взгляд с дороги на крепко сжимающую руль Регину и обратно. Она ничего не спрашивала, потому что не надеялась на ответ; сама Миллз ничего и не говорила. Сейчас им не помешало бы включить радио – музыка отлично снимает напряжение. Но существует негласное правило об установке своих порядков в чужой машине. Нарушать его Свон желанием не горела.
Похоже, они направлялись куда-то в лес, в противоположной от въезда в город стороне. Ей не приходилось там бывать, но хотелось верить, что Миллз не вывезет их в чистое поле. Только не с Генри.
Ехали по окраинам, старательно избегая центра, где тем вечером развернулось настоящее месиво. Потом Эмме казалось, что она слышала отдаленные крики со стороны примыкающих боковых улиц, ведущих туда, в самое сердца ада, где располагалась городская больница. Тогда же голова ее была забита тревожными мыслями, поставившими крепкий заслон от реальности.
Он появился буквально из неоткуда. Просто вырос посреди дороги, прямо в конце улицы, нисколько не беспокоясь, что на скорости шестьдесят миль в час на него несется тяжелый автомобиль.
- Миллз, притормози, - негромко сказала Эмма, когда фигура только показалась на пустой дороге.
Но женщина словно ее не слышала.
- Эй, ты же его собьешь! - занервничала Свон, наблюдая как неизбежно сокращается расстояние между машиной и застывшим на улице человеком. Но что самое страшное, Регина даже не пыталась увести мерседес в сторону.
- Мам? – раздался неуверенный голос Генри с заднего сиденья.
Не отрывая взгляда от дороги, брюнетка напряженно сказала:
- Дэвид, закрой Генри глаза. А вы, мисс Свон, держитесь покрепче.
- Мам, что ты делаешь? – испугано произнес мальчик, пытаясь оттолкнуть от себя руки Дэвида.
- Да какого черта, Миллз!? - Эмма потянулась было к рулю, намериваясь вывернуть его, но получила сильный шлепок по руке.
- Сидите на месте, шериф! – с долей угрозы приказала Регина. Ей не нужно было даже иметь пистолет, чтобы подчинять себе людей.
- Мам!
Но лицо Миллз не дрогнуло, пусть в голосе сына и слышались слезы. Она едва заметно дернула головой, словно через силу пыталась заставить себя не обращать на это внимание. Как если бы боялась, что дав слабину лишь на мгновение, не сможет совершить задуманное.
- Вы же сейчас человека убьете! – пыталась урезонить ее Свон. Она кинула быстрый взгляд на дорогу. Столкновение было неизбежным, поскольку незнакомец, казалось, даже не пытался спасти свою жизнь. Более того, он отчего-то стал двигаться им навстречу.
Самоубийца, пронеслось в голове у Эммы. Даже если это его сознательный выбор, совсем не хочется исполнять прихоть ненормального свести счеты с жизнью. Особенно на глазах Генри.
Сегодня все что ли с ума посходили?
- Это не человек, - одними губами произнесла Регина, чтобы это услышала только Эмма. На ее онемевшем лице застыло странное выражение.
Перед самым столкновением она вдавила педаль газа в пол.
В тот момент Свон инстинктивно сжалась, словно удар должен был прийтись прямо на нее. Но не смогла закрыть глаз, потому что за миг до этого свет фар выявил ненормального. Эмма видела нечто подобное только на фото в какой-то газете, в статье, посвященной жертвам военных лагерей. Казалось, что его иссушили, как рыбку на солнце, – уж слишком четким был рельеф тела, на котором можно было разглядеть все мышцы. Одежда на несколько размеров больше, свободно болтается. Но страшнее всего было лицо: впавшие глазницы с пустыми, блеклыми глазами, полупрозрачная бледная кожа испещрена синеватыми венами, словно он страдал от анемии. Или прошел курс химиотерапии, судя по отсутствию бровей и волос.
За мгновение до удара его рот открылся, высвобождая страшный, почти нечеловеческий рев, перекрывший шум мотора. Машину тряхнуло, внутренности по ощущениям Эммы подскочили и перемешались. При такой скорости, тело приземлилось сразу за мерседесом, успев помять только бампер. Лобовое стекло к счастью не пострадало.
Только секунду спустя задним умом Свон поняла, что ее больше всего испугало во внешности неизвестного мужчины: при крике его нижняя челюсть была опушена практически до основания шеи, являя миру огромный ротовой провал с рядом редких, заостренных зубов. Пусть она не сильно разбиралась в биологии, но с уверенностью сказать могла одно – ни одному человеку не под силу настолько широко раскрыть рот, словно нижняя челюсть никак не крепилась к верхней, опускаясь на неправдоподобно растянутых мышцах. Также она была абсолютно уверена, что человек не способен нормально ходить после такого столкновения с машиной.
Поэтому Эмма с ужасом наблюдала, как эта тварь некоторое время плелась за уносящимся вдаль автомобилем, когда по всем законам черт его знает чего, должна была валяться на дороге с перелом обеих ног.
Ее пробил холодный пот, лоб покрылся испариной. Страх заползал за шиворот, растекался по взмокшей спине, как жидкий белок от разбитого о голову свежего яйца. Она лишилась слуха, способности осязать и обонять; страх милосердно оставил ей только зрение. Она все смотрела и смотрела в заднее стекло на уже опустевшую дорогу в сгущающейся темноте вечера. Это все сон, пыталась убедить себя Эмма, непроизвольно кусая губы. И эта машина, и хнычущий Генри, которого пытался успокоить не менее растерянный Дэвид. Даже внешне спокойная Миллз – ненастоящая. И, разумеется, обезумевшее существо.
Этих созданий они называли тварями, обратившимися, инфицированными. Эмма даже предлагала вариант с вампирами из-за сильно выдающихся резцов и непереносимости солнца. Но Миллз тогда с неодобрением на нее посмотрела, и больше это слово не использовали. Наверно, бывшая мэр имела неудовольствие ознакомиться с современной литературой.
Для себя Свон звала их троглодитами – из-за неуемного голода.
А тогда ей было плевать, как оно называется. В ней лишь возникло желание никогда больше с ним не сталкиваться.
Это был первый раз, когда она просила о невозможном.
***
Эмма спит неспокойно, ворочаясь на твердом холодном полу. Она то проваливается в сон, то улавливает какие-то обрывки реальности. В такие моменты ей кажется, что Миллз ходит по подвалу. Наверное, проверяет засовы, слыша легкий звон металла, запоздало думает Свон и вновь забывается.
Окончательно она просыпается от того, что нестерпимо ноет нога. Тупой, тянущей болью. Словно мышцы из икр вытягивали. Поочередно, медленно, с особым смаком.
Эмма со стоном открыла глаза и вздрогнула от неожиданности, когда увидела в полумраке прямо перед собой знакомое лицо. Непонятно почему, над ней склонилась брюнетка, придавив ноющую ногу.
Потемневшие глаза скользят по лицу, улавливая каждое движение мышц, почти осязаемо очерчивая контуры. Под этим взглядом отчего-то хочется сильнее вжаться в пол. Он пугает и завораживает одновременно. Эмма облизывает пересохшие губы и нервно сглатывает.
- Ты не могла бы встать с моей ноги, - наконец хрипло говорит она, не в силах отвести от женщины глаз. Миллз выглядит намного более здоровой, чем пару часов назад. Бледность уступила место легкому румянцу, выступившему на щеках. При звуках ее голоса, женщина моргает и отстраняется.
Эмма с трудом разгибает затекшие во сне руки, принимая сидячие положение, и прислоняется спиной к стене. Боль отступает, постепенно возвращается прежняя чувствительность.
Миллз сидит на месте, опустившись на пятки поджатых под себя ног, и пристально смотрит в заспанное лицо. Левая нога Эммы оказалась зажатой между коленями, носок ее кроссовка едва не упирается женщине в промежность.
- В чем дело? – стараясь справиться с накатившим волнением, спрашивает Свон. Она часто-часто моргает, чтобы привыкнуть к тусклому свету и сфокусироваться на размытых очертаниях брюнетки.
- Ты бормотала во сне, - вкрадчиво говорит Миллз, и что-то щелкает в сознании. Но Эмма не успевает понять, что это значит, поскольку чувствует в этот момент уверенное прикосновение к своей щиколотке. Они вместе опускают взгляд. Свон с недоумением уставилась на пальцы женщины. Брюнетка растягивает губы в улыбке. Она полностью опирается на руку, придвигается ближе, и не убирает ее, пока колени не оказываются по обе стороны от шерифа. Миллз медленно садится на ноги Эммы, прижимая их к полу. Пальцы у нее горячие, это чувствуется даже через ткань одежды. А может, это только так кажется?
Эмма резко поднимает глаза, снова встречаясь с темным взглядом. Уши закладывает. Живот скручивает от нервов. Но у нее не пересыхает в горле от страха – наоборот, рот резко наполнился слюной, и она нервно сглатывает. Взгляд Миллз тут же перемещается на ее шею, словно она находит это крайне интересным – разглядывать, как дергается горло.
Кажется, увиденное взволновало ее. За отсутствием просторной рубашки было отчетливо видно вздымающуюся грудь. Миллз прикрывает глаза, откидывает назад голову, носом делает глубокий вдох; верхняя губа при этом странно дергается. Когда она открывает глаза, они кажутся Эмме абсолютно черными. Но брюнетка больше не смотрит на нее, ее взгляд направлен куда-то над плечом сидящей девушки. А затем она полностью подается вперед.
Сразу за этим следует поцелуй. Целуют не в губы, а в шею, где-то за ухом, мягко касаясь нежной кожи.
Жар охватил лицо Эммы. Она никогда не замечала за брюнеткой подобных наклонностей. Тогда какого черта здесь происходит и почему она позволяет этому быть? Надо оттолкнуть от себя свихнувшуюся Миллз.
Но это было сродни шоку. Во всем этом безумие царило еще большее безумие. И им руководили эти губы, - да, те самые губы, с которых слетали оскорбления, которые кривились в презрении и растягивались в гаденькой полуулыбке, - теперь медленно скользили вниз по коже, прямо к основанию шеи.
- Пре…крати, - тяжело дышала Эмма, одновременно упираясь руками в плечи Миллз и откидывая голову назад, на холодную шершавую стену, словно давая женщине больший доступ к своей шее.
- Можешь кричать, - гортанно произнесла женщина, и от этого странного звука внутри у Эммы все застывает.
Это неправильно. Это немыслимо.
А в новом мире просто ненормально.
- Хватит! – воспользовалась советом Свон, забыв об осторожности.
Но на брюнетку это не возымело никакого эффекта. Она сжала чужое плечо до боли, до синяков; давила большим пальцем на ключицу так, словно решила загнать ее поглубже.
Эмма всегда считала, что сильнее Миллз. Но видимо Миллз решила наглядно показать, насколько шериф ошибается. Ко всему прочему, эта дрянь мертвой хваткой вцепилась ей в глотку. В буквальном смысле.
Свон охнула от неожиданности.
Ее укусили. Больно.
Глаза распахнулись от ужаса. Она забилась под Миллз, пытаясь стряхнуть ее с себя, но безуспешно. Пальцы продолжали давить с такой силой, что кость грозилась треснуть под напором. Выступивший пот медленно стекал по виску. Эмма сильнее упирается руками в плечи женщине, но без толку. Над ней застыло бронзовое изваяние.
В следующий раз ее не просто укусили: челюсти сомкнулись с намерением вырвать кусок мяса. В ответ Эмма ухитрилась вырвать клок черных волос.
Раздался приглушенный хрип.
Ключица все-таки не выдержала. Кость хрустнула, заполняя ослепляющей болью. Эмма закричала. Перед глазами все плыло от слез и ускользающего сознания, лишь чувство самосохранения заставляло ее в исступлении бить куда-то в область горла, в надежде оторвать от себя жадные челюсти. Удар пришелся в трахею. За этим последовал булькающий, клокочущий звук. Миллз закашляла, схватилась обеими руками за горло, оставив в покое вспоротую вену на шее блондинки. Из открытого рта на Эмму лилась ее собственная кровь, – липкая, горячая, почти черная в тусклом свете подвала – которую та не успела проглотить. Эмма инстинктивно зажала рану, чувствуя, как стекает по пальцам кровь, а в черепе молоточком стучала одна мысль: не дать этой твари уйти.
Все человеческое в ней уже уничтожил вирус. В ее сознании останется только память о домике в лесу, где можно найти все необходимое для позднего ужина. Этот монстр не любит Генри - жажда вытеснит это воспоминание. Он стал для нее мягким аппетитным тельцем.
Эмма не может позволить ей добраться до сына. Сама она вряд ли выберется из этой передряги живой – кровь выталкивается из тела вместе с жизнью. Даже если сумеет прикончить Миллз, все равно за ночь загнется в подвале. Но эта смерть будет иметь хоть какой-то смысл.
А тем временем ей вновь едва не вцепились в горло. В последний момент Эмма сумела выставить блок, подставив правую руку прямо под разверзающуюся челюсть. Она пыталась давить в обратную сторону, чтобы отстранить от себя слюнявую пасть с уже вытянувшимися резцами. Миллз пальцами цепляется за ставшую преградой руку, оцарапывает сухую кожу, но только мешает сама себе.
Трансформация еще не закончилась, и в чертах лица явственно узнавалась некогда красивая женщина. Просто померкли глаза, отчего терялась хоть какая-то осмысленность взгляда. В застывших зрачках оставалось голое желание насытиться, наконец, теплым мясом. О серьезности ее чувств и намерений говорила пересекающая лоб вздутая вена.
Прерывистое, хриплое дыхание обжигало; несмотря на заметно бледнеющую кожу, растянутые в оскале губы были багряными, впитавшими в себя венозную кровь слабеющей жертвы. Мадам мэр всегда шли именно такие насыщенные оттенки красного.
Эмма заваливается на бок, спиной скользит по шершавой стене, в отчаянной попытке одновременно удержать голодную Миллз от продолжения трапезы и дотянуться свободной рукой до лежащего неподалеку пистолета, который она предусмотрительно вытащила из кобуры перед сном. Из-за смены положения, правая рука скользит под челюстью, и запястье с силой упирается прямо в подъязычную кость, отчего Миллз начинает давиться собственными слюнями.
Это замешательство дает возможность липким от крови пальцам сомкнуться на рукоятке пистолета. Ей стоит определенных усилий, чтобы спустить тугой курок. Физических усилий, не моральных – уж в этом плане думать дважды не пришлось.
Но ничего не происходит. Тихий щелчок, едва различимый среди этого хрипа.
Пистолет стоит на предохранителе. И Эмме хватает секундного взгляда, чтобы понять, что обойма пуста. Хочется просто разрыдаться в голос. Появляется непреодолимое желание разбить это отвратительное лицо. Она размахивается, насколько позволяют ей силы и положение, и рукоять врезается в скулу.
- Почему. Ты. Себя. Не. Убила. – Каждое слово – новый удар. Она плачет от ярости, беспомощности и боли. Бьет до тех пор, пока сил становится не достаточно, чтобы поднять тяжелый глок. Сквозь слезы она видит изуродованное лицо с деформированной, вмятой скуловой костью, перекошенной с одной стороны челюстью, больше не соединенной с черепом ничем, кроме растянувшейся кожи и мышц.
Правая рука безвольно падает на пол. В ней не осталось сил, чтобы сопротивляться. Она лежит, распростертая на холодном полу на милость твари, некогда бывшей матерью ее сыну.
От обильной кровопотери немеет тело, так что боль почти не чувствуется, когда Миллз жадно припадает к шее, буквально вгрызается в нее зубами. Прямо над ухом раздается смачное чавканье. Эмма с омерзением осознает, что тело над ней странно вибрирует, словно от удовольствия. Как у кота, медленно и с наслаждением уплетающего слабо трепещущуюся рыбку, которую мягко сжимает в когтях.
Неожиданно распахнулась дверь, с шумом ударяясь о стену. Миллз явственно вздрагивает, и в полубреду Эмма чувствует, что на ноги ей больше ничего не давит. Одним прыжком тварь сумела отскочить и шакалом забиться в дальний угол, когда в подвал прокралось не менее пяти ей подобных.
Видимо, пока она спала, Миллз открыла все щеколды и разослала щедрые приглашения на званый ужин новым друзьям.
При виде истекающего кровью мяса, их пасти раскрылись в пронзительном реве. Сейчас ее будут рвать на части. Заживо. И каждый захочет себе кусок посочнее. А первым начнет вот этот, самый мелкий из всех, из горла которого доноситься беспрестанное тихое рычание.
Страх слабо шевельнулся в груди и затих.
Эмма безразлично наблюдала, как застывшие на месте твари оглядываются и принюхиваются, и ждала, когда они уже набросятся на нее. Жаль, она не пустила Миллз пулю в лоб, когда была возможность. А сейчас было слишком поздно. Хитрая тварь, она вытащила всю обойму из пистолета именно на такой случай.
Единственное… пуля уже могла быть в самом пистолете. Нужно только снять глок с предохранителя. Стараясь несильно шевелить рукой, она большим пальцем сумела достать до нужного переключателя. Глаза ее неотрывно следили за вновь прибывшими.
Мелкая юркая тварь, которую Эмма заприметила раньше, как бы странно это не звучало, видимо была среди них кем-то вроде вожака. По крайней мере, пока он медленно подходил к неподвижной Свон, остальные послушно встали вдоль противоположной стены. Металлический запах крови заполнял тесное помещение, отчего твари беспокойно дергались, нетерпеливо покачивались, но не решались сделать шаг. Как будто перед ними начертили невидимую линию, за которую никак нельзя было заступить. Кто-то из них время от времени косился на притихшую у стены Миллз, которая жадно посасывала нижнюю губу, пытаясь как можно дольше насладиться вкусом чужой крови. Вряд ли ей хоть что-нибудь перепадет с сегодняшнего пира, с мрачным удовольствием подумала Эмма. Она и в лучшее время не стала бы делиться с ней своим телом.
Хорошо бы ее сожрали вместе с ней. Им приходилось пару раз находить развороченные тела не обратившихся до конца людей. Есть там было почти нечего, кровь после первичной трансформации довольно быстро сворачивалась, густела и забивала сосуды. Обычно таких жертв потрошили на внутренности. Выглядело все так, словно во вспоротый живот поместили включенный миксер.
Но как бы то ни было, троглодиты не сильно спешили полакомиться Миллз. Либо их сбивал запах куда более свежего и привлекательного мяса, либо они также слушались своего вожака. Двигался тот странно, немного боком, при каждом шаге едва заметно подтягивал за собой правую ногу.
Эмма прищурилась, пытаясь разглядеть страшное подобие лица. Несмотря на то, что все происходило как в тумане, она была почти уверена, что знала его человеком. Намек на хромоту, узкие губы и тонкий нос. Это наверняка был Голд.
А они-то в свое время гадали, что случилось со старым пройдохой. Кажется, в нем сохранилось какое-то сознание и даже разум, раз он сумел подчинить себе более крупных и сильных особей.
Не очень-то удивительно.
Эмма уже давно не шевелилась, лишь глаза ее двигались, следя за приближающейся тварью. За его спиной неожиданно замаячила частично облысевшая Миллз. Она кралась вдоль стены, под рык недовольных остальных. Волосы сыпались с ее головы прямо под ноги, но вряд ли в сложившихся обстоятельствах ей стоило беспокоиться по поводу своей угасающей внешности. Голду вроде бы не было никакого дела до старой знакомой, следующей за ним по пятам, как падальщик за хищником. Он просто что-то прохрипел, отчего та на некоторое время застыла на месте.
Он медлил. Эмма мало знала о повадках обращенных, но при каждой встрече те без всяких прелюдий жаждали вцепиться ей в горло. А Голд… Как бы безумно это не звучало, но кажется, он узнавал лежащую перед ним девушку. По крайней мере, в его взгляде была хоть какая-то осознанность.
Сзади послышался недовольный рев остальных тварей, места себе не находящих. Они словно подгоняли вожака, готовые вонзить острые зубы в плоть. Также нетерпеливо скулила Миллз. Ее голосовые связки еще не атрофировались, но оттягиваемая вниз перекошенная челюсть была больше не способна воспроизводить человеческую речь. Как вновь обращенной ей было труднее всех контролировать свой голод. Эмма старалась не смотреть на нее, но все равно кожей ощущала ее жадные взгляды.
Миллз выжидала.
В конце концов, даже смерть не могла исправить ее дурного характера. Когда Голд на секунду отвернулся от Эммы, чтобы вновь продемонстрировать силу и утихомирить едва сдерживающих себя тварей, она воспользовалась моментом и накинулась на беззащитную жертву. По-хозяйски припала к кровоточащей ране, пытаясь насытиться. Блондинка слишком ослабла, чтобы оказать хоть какое-нибудь сопротивление. Но ей хватило ненависти и мысли о Генри, чтобы спустить курок.
Пуля вошла через бок. Миллз еще не успела трансформироваться до конца, и организм не окреп настолько, чтобы справиться с разорванными органами.
- Можешь кричать, - едва шевелила губами Эмма, чувствуя странное умиротворение от того, как сжимает лежащее на ней тело в предсмертных судорогах.
Все длилось буквально секунды, и вскоре с нее грубо стащили мертвую Миллз. Несмотря на плачевное состояние, бывшего мэра все же подадут сегодня на стол в качестве легкой закуски. Потому парочка троглодитов стервятниками набросились на иссыхающее тело, разрывая зубами одежду и главные артерии, в отчаянной попытке добраться до пригодной в употребление крови.
Последним, что увидела Эмма, перед тем, как тело перестало сопротивляться неминуемой смерти, был ухмыляющийся ротовой провал низко склонившегося над ней Голда. Зрачки застыли, всматриваясь в черную дыру, обрамленную нетипично длинными зубами. Как там любила говорить Мэри Маргарет? За тьмой всегда следует свет, и ночь сменяется днем.
Что ж, кажется ее рассвет уже близок.
***
Тело ломило от боли. Ее правая нога ныла, равно как и шея. От мысли о том, сколько чужих зубов там побывало, сознание охватило неуместное чувство легкой гадливости.
Стоп.
Разве она должна что-то чувствовать?
Только если… она каким-то непостижимым образом осталась в живых.
Сознание воспротивилось подобной идее, потому что этому существовало только одно объяснение.
Страх парализовал ее полностью. Она не могла даже глаз открыть от одной мысли о случившемся. Зато чувствовала, как на нее накатывает волной паника.
Думай, приказала себе Эмма, стараясь справиться с волнением, просто размышляй.
Никакой организм не выживет после такой кровопотери, так что вряд ли ее объедки запасливо отложили на потом. Это слишком – быть брошенной в подвале, холод которого сохранит тело в свежемороженом виде, пригодным для дальнейшего употребления.
Скорее всего, она ошиблась насчет своего иммунитета. В конце концов, это было только предположение. Зараженные пили кровь прямо через открытую рану на шее, первой туда свои зубы запустила Миллз (вот уж кто кровь портить умеет). Наверняка эти твари успели разгрызть ей еще и вены на запястьях, судя по тому, что пальцами она пошевелить не могла.
И тело все болит из-за медленной трансформации.
Но почему ей тогда не хочется есть? То есть, хочется, конечно, но никак не сырое мясо с кровью. И в лучшие времена подобное блюдо не выглядело для нее достаточно соблазнительным, сейчас от одной мысли об этом откуда-то из глубин желудка поднимается обжигающая горло тошнота.
Она еще раз прислушалась к своим ощущениям.
Никаких необычных желаний вцепиться кому-нибудь в глотку. Первичных инстинктов к размножению тоже не наблюдается.
Откуда-то сверху послышался шум, сопровождаемый уж слишком знакомым голосом.
- Пора вставать.
Эмма резко распахнула глаза и повернула голову, поморщившись от резкой боли в шее. Она лежала на полу, в холодном подвале, подложив под изголовье рюкзак. До онемения отекли неудачно подогнутые под себя руки. А у самого выхода возилась с щеколдами вполне себе живая Миллз.
Пистолет лежал рядом, и даже вроде обойма была на месте – у Эммы не было достаточно времени, чтобы проверить. Поскольку ее как током ударило. Схватив оружие, она подорвалась на ноги. Попытка была частично удачной. Сведенная судорогой нога предательски подогнулась, и девушке пришлось поспешно ухватиться за стену.
Пальцы слушались плохо, в них чувствовалось неприятное покалывание. Ей с трудом удалось удержать тяжелый глок, когда она навела его на Миллз. В полутемном подвале было трудно разглядеть выражение ее лица.
- Отойди от двери, - напряженным голосом сказала Эмма, тогда как большой палец коснулся предохранителя. Пистолет был пригоден для убийства.
- Что с вами, мисс Свон? – холодно поинтересовалась брюнетка и медленно опустила руки. Однако не сделала ни единого шага в сторону.
- Я сказала, отойди от двери, - повторила блондинка, двигаясь вдоль стены по направлению к Миллз, удерживая ее на прицеле. Нога еще ныла, и приходилось постоянно тянуть на себя носок.
Она боялась опустить взгляд. Слишком напряжена, чтобы оценить ситуацию здраво. Невозможно перестать думать, что стоит только оступиться, как ее растерзают. От одной мысли о повторяющихся муках вспотела спина, и сдавило горло.
- Мисс Свон, опустите пистолет, - спокойно произносит женщина, неотрывно следя за странной соседкой.
- Твою мать, отойди от двери! – не выдерживает этого напряжения Эмма и срывается на крик. Она сокращается расстояние между собой и Миллз, второй рукой обхватывает пистолет, пытаясь успокоить охватившую ее дрожь от такой близости. Миллз делает неуверенный шаг назад. – К стене, живо, - приказывает Эмма, сопровождая слова быстрым кивком. Брюнетка молчаливо подчиняется, взгляд устремлен в черное дуло пистолета, маячащее у нее перед лицом.
Свободной рукой Эмма на ощупь проверяет засовы. Пальцы касаются холодного, шероховатого металла. Средний засов уже был частично вытащен из пазов. Сердце забилось так, словно вот-вот выпрыгнет из груди. Лицо искажает гримаса. Блондинка сжимает зубы, давя в себе не вовремя подступившие слезы, и одним нервным движением загоняет щеколду обратно до предела.
Также на ощупь находит расположенный в стороне выключатель и прибавляет свет. Щурится вместе с Миллз, лопатки которой уже упираются в стену. На ней нет рубашки, только майка, под которой проступают контуры нижнего белья. Рука покоится на животе, выдавая волнение.
Вот и правильно, пусть понервничает.
Эмма всматривается в ее лицо, пока глаза не начинают слезиться. Скуловые кости целы, черные волосы спутались, но по-прежнему произрастали на голове. Глаза привычного карего цвета: в них за видимым спокойствием читается внутренняя неуверенность и страх. Но никак не жажда крови.
Да и вообще, не похожа она была на свою одичавшую копию, разглядевшую в Эмме объект совращения и поглощения.
Но это еще ничего не доказывает.
Может, к моменту придания внешности Миллз новых черт при помощи пистолета, она галлюцинировала от обильной потери крови? Или это был сон? Ужасный кошмар, где ее готова была живьем сожрать женщина, вырастившая Генри. В это с трудом верилось, но настолько реальными казались челюсти, сомкнувшиеся на шее.
Взгляд непроизвольно скользнул к полным губам. Побелевшие от страха или холода, они были плотно сжаты.
Она должна проверить. Просто обязана.
- Открой рот, - безапелляционно приказывает Эмма, стараясь не задумываться, насколько странно это звучит. Особенно если окажется, что весь этот кошмар она просто себе надумала.
- Что? – непонимающе кривиться Миллз.
Еще в прошлом она любила разыгрывать карту ничего не подозревающей жертвы, уходить от прямых ответов и прятаться за встречными вопросами. Просто нельзя ей давать развернуться на привычном поле. Нельзя позволить себе сомневаться.
На шее у нее воспалена кожа, и Эмма сильнее сжимает вспотевшими пальцами пистолет.
Действовать надо жестко, решительно.
- Только попробуй шелохнуться, - угрожающе произносит Свон и подходит к ней вплотную. Дуло пистолета упирается снизу в челюсть, давит, заставляя Миллз несильно откинуть голову назад. Из-за разницы в росте она смотрит на шерифа снизу вверх, прямым немигающим взглядом.
Подумала, наверное, что Эмма окончательно рехнулась, слетела с катушек, - и бах! – пристрелит ее в этом подвале. Никто не станет задавать вопросов, проводить расследование или искать тело.
Блондинка грубо хватает ее левой рукой за основание шеи.
- Что ты себе позволя… - с негодованием шипит Миллз, но давление усиливается, и она вынуждена заткнуться на полуслове.
- Молчи.
Пальцы торопливо ощупывают шею, несильно сдавливают, выискивают. А когда касаются шершавой кожи, резкий вздох служит им откликом. Похоже на обычную ссадину от ремня безопасности.
Брюнетка нервно сглатывает. Горло ощутимо дергается вместе с прижатым к нему дулом пистолета. Но Эмма не собирается ослабевать давление только потому, что пару минут Миллз будет некомфортно глотать.
Если тревога окажется ложной, она возненавидит Свон, несомненно. Больше, чем раньше. Но лучше кожей ощущать злобный взгляд, чем жадные зубы.
На секунду Свон представила, как спускает курок. Ей даже не надо задумываться, как избавиться от трупа – просто вытащит на улицу и кинет у ближайшего столба. К ночи от нее останется только имя, парочка неприятных воспоминаний и забрызганная кровью стена.
Эмма моргнула. Плохие, неуместные мысли. В ней говорит отчаявшееся чувство самосохранения. Не в последнюю очередь из-за пистолета в руке. Он внушает Миллз страх и дает сладкое, отравляющее ощущение власти своему владельцу. За воображаемые страдания хочется назначить вполне себе осязаемое наказание.
Чем не благодатная почва, чтобы двинуться умом?
В ближайшее время рацион свой Миллз менять не собиралась. В этом Свон убедилась, оттянув верхнюю губу брюнетки указательным пальцем. Никаких пугающих изменений.
Что ж, значит, Миллз чиста. Не перед Богом, конечно, но хотя бы перед Эммой Свон.
Которая не собиралась извиняться за излишнюю подозрительность. Это вопрос безопасности не только ее, но и всех остальных. Любой после такого яркого сна превратится в параноика. Так что нет, прощение ей просить не за что.
В этом она пытается убедить прежде всего себя, пока отступает от неподвижной женщины и ставит пистолет на предохранитель. Глок убран в кобуру, забрав с собой и пьянящее чувство уверенности в своих силах.
Зато возвращает заложенную за них совесть.
Свон неосознанно делает шаг вперед и поднимает руки в успокаивающем, сдающемся жесте. Брюнетка медленно поднимает на нее затравленный взгляд.
Слова сами срываются с губ.
- Послушай, мне жаль…
Она заслужила этот несильный, но все же неприятный удар в челюсть. Видимо Миллз решила кулаком загнать извинения ей обратно.
- Да иди ты со своим жаль, идиотка, - яростно шипит она и грубо толкает Эмму в грудь. – Идиотка, - повторяет уже дрожащим голосом. Женщина согнулась так, словно ее вот-вот стошнит. Но вместо этого она неожиданно начинает медленно оседать на пол, буквально сползая по стене. Край майки задирается, шершавый цемент царапает кожу ничего не замечающей Миллз.
Эмма безмолвно следит за ней с какой-то долей настороженности.
Сначала ей кажется, что Миллз просто так странно дышит, учащенно и обрывочно. А затем шериф различает среди этого тихий смех. Или плачь. Потому что брюнетка прикрывает глаза ладонью, и нельзя сказать точно, закрыты они от безумного облегчения или от безнадежного отчаянья. И только после того, как ладонь переместилась ниже, накрыв собой дрожащие губы, подавляя рыдания, Эмма поспешно отводит взгляд от покрасневших глаз, словно ей физически больно на это смотреть.
Казалось, что видя Миллз в таком состоянии, она вторгается в ее личное пространство и просто-напросто подло подглядывает.
Миллз еще никогда не плакала: ни при Эмме, ни при ком-либо еще. Для них она оставалась такой же хладнокровной, отстраненной мадам мэр. Говорила, как приказывала, с неохотой шла на контакт; язвила только меньше. Тогда Свон казалось, она старается сохранить обычный порядок вещей ради Генри, отношения с которым резко улучшились. Она одаривала его заботой и вниманием, да так щедро, словно это так давно копилось у нее внутри, и теперь она нашла в себе силы все наконец-то выплеснуть.
Вот уж действительно пришлось дожидаться, пока земля разверзнется под ними, чтобы Миллз открыто проявила к сыну свою любовь. Или она всего лишь пыталась через Генри заменить провал времени из-за преждевременно утерянной работы.
На самом деле Эмма так не думала – это в момент душевной слабости в ней зло говорило чувство ревности. Ей были неприятны прежние увечные отношения Миллз и Генри, но чертовски нравилось, не прилагая особых усилий, раз за разом восходить на пьедестал почета. Годы, проведенные вместе или порознь, для сына не значили практически ничего, он жил настоящим: обожал родную маму и отталкивал приемную. Но на деле эти годы нельзя было отбросить или забыть, потому что именно к Миллз он жался в темном погребе, в ее руках искал утешения и защиты. И она успокаивала его, как вероятно, когда-то в детстве. Теплые мамины объятья, ее запах, тихий, убаюкивающий голос – этого Эмма не могла повторить или скопировать: ей оставалось только с легкой завистью наблюдать со стороны.
Такая резкая смена ролей уязвляла самолюбие Свон, привыкшей к своему неоспоримому преимуществу Спасителя перед Злой Королевой. Но если отбросить эгоизм в сторону, стоило радоваться, что Миллз наладила отношения сыном, оставаясь тем столпом, который стоял независимо от того, что мир мог уйти из-под ног.
Детям полезна стабильность. Так, по крайней мере, в умных книжках написано.
Книжек о том, что полезно взрослой женщине, которая большую часть времени ведет себя как законченная сука, а ныне задыхается в рыданиях в подвале города, кишащего по ночам прожорливыми тварями, Эмма не читала и сомневалась в наличии таковых. Поэтому бездействовала, предоставляя Миллз, как ей казалось, необходимое пространство. А сама уставилась куда-то в стену, пытаясь отогнать от себя жгучее чувство вины. Это все-таки она размахивала тут пистолетом, угрожая вышибить брюнетке мозги.
В наказание за свой поступок надо совсем немного потерпеть, дать Миллз отвести душу, чтобы вновь вести себя, как ни в чем не бывало.
Отличный план, и Эмма как раз собиралась его придерживаться.
Оставалось только удивляться, когда же она успела стать такой охрененно равнодушной.
Нельзя было продолжать делать вид, что изменились только условия их игры, а правила остались прежними. Они с Миллз с самого начала избрали неправильную тактику. Никто не старался идти на контакт с другим, кроме как вынужденно.
Меньше привязанности – больше решимости, если придется застрелить, так она себе повторяла.
Из-за этого в борьбе за выживание постепенно терялась человечность. Они становились такими же выхолощенными изнутри, как твари снаружи. О каком понимании вообще может идти речь?
Она так свято верила, что спокойствие и сдержанность Миллз были ради сына. Сейчас Эмма готова была поменять свою веру. Миллз считала необходимым оставаться сильной ради себя, ведь только так на нее мог рассчитывать Генри. И в ее понимании сила означала недопущение моментов слабости.
Даже удивительно, что она так долго держалась, прежде чем нервы сдали.
Невероятно упертая женщина. Не то, чтобы Эмму это восхищало, но какое-то уважение вызывало.
Она не поняла, как оказалась на полу. Только на секунду прикрыла глаза, чтобы моргнуть, а уже сидит рядом с Миллз. Чувствует себя при этом глупо. В самом деле, что она может ей предложить?
Реальность удивляла.
Несмотря на представление о мэре, как женщине горделивой и требовательной, Свон лишь нужно было снова подставить плечо помощи, которое Миллз на удивление покорно приняла. Будто именно этого и ждала. А может, ей было все равно.
Убедившись, что сопротивление оказывать никто не собирается, блондинка неловко приобнимает Миллз, пока та плачет, уткнувшись ей в плечо. От этих наполненных горечью звуков сдавливает пресловутое солнечное сплетение.
Эмма рассеянно гладит сухие черные волосы, от которых пахнет пылью, думая о том, что вроде бы эту самую женщину зовут Регина.
Среди них не было главных, но негласно должности шерифа и мэра сохранились. Сменилась обстановка, отменив необходимость собирать заседания совета или представлять отчеты о проделанной работе. Дресс-код также изменили согласно положению: всю одежду, которая была на них в вечер приезда, пришлось сжечь. Из-за адского солнца, особенно беспощадного после полудня, приходилось спасать кожу под легкими рубашками с длинным рукавом и прятаться в скудной тени. В деревянном доме было куда прохладнее, но там царил вечный мрак: окна пришлось наглухо заколотить, электричество отсутствовало, а запас батареек был ограничен.
Когда все пылало в солнечном свете, кровожадные твари выглядели лишь чудовищами из ночного кошмара – пугающими, но не настоящими. В лагере было спокойно, и это порождало опасное и крайне обманчивое ощущение безопасности.
К концу первой недели они в большей или меньшей степени определились со своим отношением друг к другу.
Как и в любом другом случае, Миллз по поводу всего имела свое особое мнение.
С Эммой она общалась как раньше, частенько сдабривая речь порцией сарказма. Свон сжимала зубы, а пальцы и волю – в кулак и на колкости внимания не обращала. Иногда, правда, срывалась. До рукоприкладства дело не доходило, да и пистолетом никто не размахивал. Все заканчивалось до нелепости банально: наругавшись, обе расходились в разные стороны и некоторое время друг друга игнорировали.
С Руби Миллз была подчеркнуто-вежлива в те редкие моменты, когда они пересекались.
Зато рядом с Генри она преображалась. С улыбкой слушала его болтовню, не упускала случая прикоснуться к сыну. Раньше, когда она обнимала его, у него на лице возникало такое мученическое выражение, словно он едва терпел и не желал ничего больше, как побыстрее оказаться на свободе. Теперь же, убедившись, что никто не смотрит, он сам льнул к ней, находя умиротворение в теплых маминых объятьях. И тут же отстранялся, стесняясь своих чувств.
Эммы, как оказалось, Генри тоже немного стеснялся. Личные вопросы остались под юрисдикцией приемной матери. Это задевало, но разве имела она право жаловаться? Еще у Генри хорошо получалось ладить с Дэвидом. Мужские дела. Миллз благосклонно отнеслась и к этому. Свон немного злилась.
Она как-то слышала, как Нолан говорил с брюнеткой о Кэтрин. А о Мэри Маргарет он не сказал ей ни слова. Она бы тоже не стала с ним на эту тему разговаривать, что не мешало ей снова на него злиться.
Миллз к нему относилась на удивление хорошо. Обычно улыбки и прикосновения доставались только сыну, – мэр в принципе не переносила тактильного контакта, а нормальные человеческие отношения вызывали у нее аллергию, не иначе, – но в случае с Дэвидом отчего-то расщедрилась. Им приходилось достаточно много времени проводить вдвоем: Эмма с Руби отправлялись в город практически каждое утро, исправно пополняли запасы и попутно отстреливали попадающихся тварей. Этим вполне мог бы заняться и Дэвид, но в лагере было полно дел, требующих мужских рук. Эмма лучше управлялась с оружием, чем с топором или молотком. Руби же обладала потрясающими инстинктами, позволявшими не раз избежать неприятностей в истлевающем городе. К тому же сидеть на месте девушке было банально скучно.
Так что пока они разгоняли пыль и мусор на улицах, опустошали магазины одежды, бытовой химии и продуктов, Миллз без особо труда прибрала к рукам единственного мужчину. Вряд ли она была им очарована – мальчишечий взгляд действовал на скромных учительниц или принципиальных женщин, но никак не властных особ со склонностью к доминированию. Просто Миллз привыкла держать у трона ручных волков, типа Грэма. Дэвид скорее преданного пса напоминал. Но он был здоровым, физически сильным мужчиной, послушно выполнял приказы и находился под рукой. Она же всегда находила способы утешить молодого вдовца. Подобное положение устраивало обоих.
Об их отношениях Эмма поняла еще к концу первой недели: Нолан так и не научился скрывать свои интрижки с женщинами. А к середине второй недели случайно застала их в машине. Не в мерседесе, в другой.
Этот джип они с таким трудом отыскали на какой-то улице и пригнали в лагерь – им нужна надежная машина с ключами, если придется окончательно покинуть город. Бензин, непортящиеся продукты и вода уже были укомплектованы в багажнике. Машину ежедневно проверяли, и занимался этим Дэвид.
Тем утром он, видимо, решил проверить, насколько удобно заднее сидение. И пригласил в качестве независимого эксперта Миллз. Эмме во всем этом действе досталось роль возмущенного свидетеля.
Она потом еще долго переваривала увиденное. Злилась на обоих, еще больше – на себя, потому что не видела ничего сверх предрассудительного в произошедшем. При этом чувствовала, что не может оставить все просто так. Но, в самом деле, что ей, отчитать двух взрослых людей как нашкодивших детей, погрозить пальчиком и развести по углам? Смешно.
Им всем нужно было как-то снимать стресс. Руби находила удовольствие в ежедневных вылазках, Дэвид с Региной тоже знали чем заняться, чтобы получить эмоциональную разрядку. С Генри было и просто, и сложно одновременно: вдали от происходящего он был вполне жизнерадостен. Если Дэвид освобождался и у него еще оставались силы, они вместе гоняли мяч где-нибудь в тени. По возвращению из города к ним иногда присоединилась Эмма. Она по мере возможностей привозила сыну каждый раз что-нибудь вкусное.
Ей нравилось просто усесться на ступеньках веранды, пока он расспрашивает ее про Бостон, прошлую жизнь или рассказывает что-то свое. Сказки Генри никогда больше не упоминал.
Однако ночью от тревоги невозможно было спрятаться. Эмма засыпала в обнимку с глоком, а Генри – с Региной. Хотя он имел лишь смутное представление о тварях, они являлись ему в кошмарах. После этого ребенок замыкался в себе, подолгу молчал, сторонился всех. В такие моменты Свон чувствовала себя совершенно растерянной, она всем сердцем хотела ему помочь, но он вяло реагировал на всякую попытку подступиться. Пару раз ей приходилось наблюдать со стороны, как Регина подходила к сидящему в одиночестве сыну, что-то тихо ему говорила, а затем брала за руку. Они вместе гуляли неподалеку, но Генри никогда не рассказывал об этих прогулках. Впервые за долгое время, он делил нечто личное не с ней.
А что касается самой Эммы, то она нашла свой способ снять стресс, но предпочла бы никому о нем не рассказывать.